И десять карет... Продолжение 3.

- Я, конечно, знал, что ты не Рита Райт с самого начала, но что ты не актриса – нет, этого я даже не предполагал.

- Это лучше всего доказывает, что мы с Ритой не так уж и похожи, как она надеялась.

- Нет, это лучше всего доказывает, что актер – это совсем не так страшно, как его малюют. Я хочу сказать, что о многом из того, что актерам действительно нужно, никто особенно не говорит, а вот то, что в принципе, не имеет такого уж большого значения, у всех на устах.

- Что ты имеешь в виду? -  меня это совсем с толку сбило.

- Боюсь, придется издалека начинать. По моему наблюдению, актеров грубо можно разделить на два типа. Оговорюсь, опять же, что это очень грубо,  с погрешностями. Потому что людей  ведь по полочкам не разложишь, у каждого своя жизнь и судьба, набором качеств не определяемая. Но все же грубо это либо яркие личности, которые именно что  заполняют собой образ, либо легко перевоплощающиеся в разных героев, но их самих в них отыскать трудновато. Я видел однажды спектакль в русском театре в Англии по Сервантесу, его практически два актера сделали. Дон Кихот – типичный перевоплощенец, он сразу играл и героя, и коня, и всю атмосферу вокруг. Но его самого ни во время спектакля, ни после при личном общении я так и не разглядел. У Санчо было много интересных сценических находок, но его личная харизма, которая видна в общении один на один, из него  так и прет, проси уж меня за такое выражение не салонное, и  все вокруг заполняет. Так вот,  я был уверен, что ты как раз их этого племени актеров, и меня такая героиня вполне устраивала.  А вот Рита твоя мне вовсе не подходила, поэтому я и был с самого начала против нее, хотя Агояна переубедить не получилось.

- Так тебе Рита не нравится?

- Не то, чтобы она мне не нравится, я ведь и не знаю ее совсем. Но я  видел ее в кое-каким материале, и мне показалось, что она тоже заполняющая актриса, а из нее выйдет какая угодно Елизавета, но не та, которую я написал.  В общем, мне теперь будет трудно убедить Агояна, что это не я всю вашу комедию с переодеванием подстроил, особенно учитывая наши отношения сейчас…

- А скоро его нужно будет убеждать? – спросила я робко.

- Весьма, а именно  завтра.  Он завтра прилетает.

У меня внутри похолодело. Что же будет завтра?

- Я думаю, мы должны сделать вот что. Самолет прилетает вечером, мы его встретим в аэропорту, пригласим поужинать и выложим все как есть. Попытаемся убедить его хотя бы посмотреть тебя, прежде чем делать выводы. Твоя Рита точно не приедет?

- Сказала, что не приедет, она мне все деньги отдала. Но гарантий никаких.

- Он ее будет, скорее всего, уговаривать вернуться. Может быть, даже  и уговорит.

- А что будет, если уговорит?

- Да ничего не будет. То есть, пока не знаю, что будет. Утро вечера мудренее. Пока поедем его  в аэропорт встречать.

- А с какой стати ты его поедешь встречать, вы что друзья?

- Близкими друзьями мы никогда не были, но знаю я его давно, с детства. Наши родители дружили. Эту пьесу он мне заказал: надоело сериалы снимать, решил заняться чем-то посерьезней.

Я представляла себе Эмиля Агояна старым, маленьким и толстым, а он оказался высоким и подтянутым молодым человеком. Он пил мало, ел только здоровую пищу и наверняка не вылезал из всяких спортклубов.  Между ним и моим другом существовала определенная  дистанция, которая позволяла им разговаривать запросто, но при этом никто не выходил за рамки взаимного уважения. Вопреки моим ожиданиям Эмиль говорил без малейшего акцента, но имя «Саша» он почему-то произносил, не редуцируя гласную в последнем слоге, то есть именно так, как говорят настоящие армяне.

- Эмиль вырос в Москве, но меня он называет точно так, как называл его отец моего отца, его тоже Александром звали. – Уже после нашей беседы рассказал мне мой друг.

Встреча  с Агоянам была как американские горки. Когда нас представили, он вежливо, но безразлично улыбнулся. По мере развития событий он сердился, усмехался, разводил руками, задавал кучу нужных и ненужных вопросов, и в какой-то момент я поймала не себе его взгляд, ясно выдававший недоумение по поводу того, что мой герой нашел во мне. Я, конечно, перед встречей с Агояном сходила в Дессанж и выглядела в целом неплохо, но никакой Дессанж не мог помочь продюсеру понять, как можно было променять Риту Райт на меня.  Тут я ничем не могла ему помочь, я и сама не могла этого понять.

Он согласился посмотреть меня, но довольно холодно заметил:

- Но деньги придется вернуть, вы же понимаете, что даже если вы и будете играть, то вы не Рита Райт и стоите значительно меньше.

- Разницу вычти из моего гонорара, - заметил мой друг.

- Почему? – Агоян не мог скрыть своего искреннего недоумения.

- Потому что она моя будущая жена, и я не хочу начинать такие важные взаимоотношения с денежных трудностей.

В этот момент продюсер в первый раз за весь вечер посмотрел на меня как на человека. У него был такой недоуменный вид, словно я прямо там у него на глазах из лягушки превратилось в царевну. В этот момент мне показалось, что  в Дессанже не зря берут такие деньги и за прическу и за макияж, потому что я была весьма собой довольна.

На следующий день перед репетицией меня трясло как  в лихорадке. Мне было так плохо, что моему другу пришлось заехать за мной домой на машине. Он пытался меня приободрить, но ничего не помогало. Я боялась, как первоклассница, боялась, что моему герою будет стыдно за меня.

- Ты не знаешь, что психологи советуют  в таких случаях делать? – спросила я просто, чтобы что-нибудь сказать.

- Они советуют сильно разозлиться, вспомнить кого-то, кому ты хочешь отомстить, и вытащить из себя все свои бойцовские инстинкты. Но я не хочу, чтобы ты это делала.

- Почему?- удивилась я; мне как раз показалось, что это выход.

- Потому что ты мне нравишься такой, и пусть весь этот спектакль горит синим пламенем, если из-за него нужно злиться.

- А как же правильно, должен же быть правильный выход? – Я была уверена, что он знает ответ на этот вопрос, и не ошиблась.

- Ну, можно попробовать более благородную мотивацию. Например, подумай, какие чувства ты хотела бы вызвать у зрителя, или что тебе надо помочь твоей подруге, которая попросила тебя заменить ее. Ну как, бойцовские инстинкты всплывают?

От этого не всплывали, зато  перед самым выходом на сцену я подумала, что кое-что все же способно подвигнуть меня.  Я стояла за кулисами и видела две темные фигуры в зале: Агоян и он, мой герой. Один его вид завораживал меня, словно он существовал в отличие от всех нас  в четырех измерениях, вход в которые так и оставался закрытым для других, для всех, кроме меня.

Если я хорошо отыграю эту репетицию, ему будет приятно, а остальное все пусть горит синим пламенем.

Играла я действительно неплохо, и Агоян на какое-то время смирился с моим существованием, хотя, как я узнала потом, деньги свои он все же вернул, и еще даже не увидев меня в деле, приступил к переговорам с одной весьма известной актрисой. Замечу, что он еще долго так и не знал, что я преподавательница университета, но это и не удивительно, потому что я его никогда особенно не интересовала.  Да и я от этого не страдала. У меня был мой друг и весь мир.

Мы теперь довольно часто говорили о будущем, хотя мне и было трудно  в него поверить, так же как я не могла представить, что вернусь в сентябре в университет.  Но теперь я могла говорить с ним, моим другом, о чем угодно не боясь разоблачения, и наш разговор часто перетекал в литературное русло.  У нас было много общего: он тоже любил работать со студентами, и я видела, что ему удавалось то, чем я всегда мечтала: он находился в бесконечной иногда виртуальной, а иногда вполне живой дискуссии со своими учениками. У нас это не поощрялось: студент и преподаватель всегда должны быть по разную сторону баррикад. Периодически я уставала от этого и пыталась снять осаду, но сторож внутри требовал, чтобы я подчинилась правилам техники безопасности.  Мне казалось, что и студентов это устраивает, потому что по большому счету их интересовали только оценки и переход на следующий курс, ну и получение диплома или степени в перспективе.  Преподаватели лично были им настолько безразличны, что они даже никогда не сплетничали о нашей личной жизни (кроме Артема, конечно, он всегда был звездой).  Если он, мой друг, был бы в нашем университете, про него тоже сплетничали бы, а если б узнали, что он собирается на мне жениться, то это вызвало бы много разговоров в стиле: что он в ней нашел? Я и сама не переставала этому удивляться.  Уже просто поговорить с ним и то было счастье. И почему оно должно было достаться мне?  Как-то мы обсуждали со студентами «Код да Винчи», и одна девушка сказала, что если б Иисус Христос был женат, то это было бы ужасной несправедливостью по отношению ко всем другим женщинам, кроме его жены. Почему именно ей Он достался? Теперь я очень хорошо знала, как нелегко было бы быть женой Христа. Она все время думала бы о том, что он найдет кого-то получше и бросит ее. Не то, чтобы я боялась, что мой друг бросит меня, я как-то не думала об этом тогда. А может быть, мне и стоило бы задуматься.

В один из этих дней, не помню уж в какой именно, я познакомилась с Марианной. Она была стилистом, училась в Суриковском, а потом в Италии где-то. Отлично помню, как она сказала мне: «У меня замечательная работа, я делаю людей красивыми».  Я тогда была еще Рита Райт, поэтому она, конечно, не имела в виду, что я плохо выгляжу. У нее был роскошный эскиз прически и макияжа для Елизаветы, и еще она притащила кое-какие аксессуары, которые мне очень помогли. Один из них – настоящая антикварная книга, маленькая и изящная, как раз такая, чтобы можно было держать ее в руках, но она при этом ни к чему не обязывала. Актерам вечно некуда девать руки, а это книжка была для меня спасением. Ее можно было в задумчивости перелистывать, внимательно вчитываться, просто повертеть в руках, полюбоваться обложкой, бросить об пол в сердцах – да мало ли что еще! В одной сцене я даже закрыла ей лицо, это было гораздо лучше, чем прикрывать его ладонями.

Когда я уселась в кресло перед зеркалом в гримерке и Марианна распустила мои волосы – возникла пауза. У меня волосы были заметно длиннее, чем у Риты.

- Как у вас волосы-то отросли, - заметила она. – Придется над прической еще поработать.

- Это плохо? – испугалась я.

- Нет, не плохо, - нашлась Марианна. – Для меня даже лучше. И чем вы краситесь? Очень естественный цвет.

Я волос никогда не красила, хотя и не была в восторге от своего цвета. 

- У вас эта краска есть с собой? – спросила она.

- Да нет, а зачем?

- Я подумала, если я вас временно перекрашу, вы сможете потом этот цвет вернуть?

- А меня надо перекрасить?

- Вблизи этот цвет смотрится хорошо, для кино он был бы великолепен, но со сцены ваша голова будет выглядеть темным пятном. Я собиралась предложить вам прозрачный золотой, он отлично подсвечивается театральным светом. Они сам по себе красив, и дает возможности играть холодными и теплыми оттенками, если только художник по свету это понимает. У вас кожа белая, с золотистыми волосами это было бы очень зрелищно. Но покрасить такое количество волос хорошо очень сложно, могут остаться неровности. Со сцены этого не видно, но вам ведь нужно и в кино хорошо выглядеть, или в рекламе. Думаю, нужно попробовать что-то оттеночное и смывающееся.

Марианна действительно умела делать чудеса.  После  того, как она поработала над моим лицом, я в прямом смысле не узнала себя в зеркале. Может быть, Рите Райт и не полагалось удивляться, но я не смогла скрыть восхищения.

- Сразу видно руку мастера, - сказал я.

- Ваше лицо – удобный исходный материал. Оно предназначено к тому, чтобы быть лицом актрисы. На нем можно нарисовать кого угодно, хоть королеву, хоть танцовщицу кабаре. Так что это не только моя заслуга. Но на вашем месте я бы сменила косметику.

- В каком смысле? – я удивилась, нужто у Риты плохая косметика.

- Вам идеально подойдет Шанель, и по типу кожи и по содержанию образа, особенно для этой роли. И не пренебрегайте духами, особенно Аллюр. У вас вид такой завораживающий, в Аллюре аромат пяти роз, он будет отличным продолжением вашего образа. И одежда их вам по вкусу придется, попробуйте.

Интересно, опять Шанель. Надо бы последовать ее совету, у меня ведь  теперь были деньги даже и на это.

Я подбегала к зеркалу весь тот день каждые пол часа. Так вот значит, откуда берется красота, все за деньги.  Нужно, конечно, и чувство стиля, и чувства вкуса и эрудиция элементарная, всякие история искусств и прочее. Но все это у меня вроде было, а вот денег не было никогда.  А теперь есть, и вот вам мое новое лицо. Я, правда, никогда бы не смогла восстановить этот макияж сама.  Кое-что я взяла не заметку, но  как у Марианны не получится, конечно.  Или может, она меня за деньги научит? Или будет каждый день с утра приходить и работать со мной?

Потом, правда, оказалось, что по утрам она уже ходит к одной даме, фамилии я называть не будут, потому что эта дама очень высокого полета птица. Причем именно каждое утро, как на вахту. Иногда она даже ездила с клиенткой за границу, если поездка была важная.  Я ее, эту даму, часто по  телевизору видела и все думала, какова она без приложения Марианниной руки? 

У меня с Марианной сложились довольно хорошие отношения.  Я этим страшно гордилась, да и она все время говорила, что ей со мной интересно. Сначала мы с ней мало виделись, но потом все чаще и чаще. Ну да она не главный герой тут, совсем не она.

Жизнь продолжала преподносить мне сюрпризы. В августе актеры стали проситься в отпуск, и Агоян согласился на десятидневный перерыв.

Это было как раз кстати, потому что мы собирались в Лондон на импровизации. В прямом смысле импровизацией это называть  было нельзя, потому что тема давалась за день до самих чтений, и можно  было довольно основательно подготовится. Сборище это имело философский оттенок, потому что началось это с легкой руки Мадонны и лондонского епископа, правда, ни та, ни другой там уже давно не появлялись.  Эти двое открыли дискуссию на каком-то частном приеме, где было много писателей, подхвативших тему и начавших дебаты, плавно перетекшие в импровизации. Из частного дома они быстро переехали в какой-то клуб. Присутствовать разрешалось всем, а читать только по рекомендации,  причем процент новичков строго контролировался – поддерживали уровень.  Мероприятие вошло в моду, туда ходили многие. У моего друга было там место всегда, а в этот раз его особенно просили быть, потому что с ним хотел познакомиться кто-то из важных персон, кажется, из Ватикана. Он, конечно, должен был явиться туда, и отмена репетиций и моя старая, но еще действительная виза давали мне возможность поехать с ним.

Его холостяцкую квартиру я видела мельком, так как мы смогли провести в Оксфорде всего один день. Можно смело сказать, что он жил как в музее. Преподавательские комнаты находились прямо на территории колледжа, в старых-старых постройках, по выражению моего друга, очень романтичных, но не очень удобных.

- Но жаловаться не приходится, - заметил он. – Плата за пребывание здесь символическая, все рядом, и для холостяцкой жизни вполне сойдет, а там мы что-нибудь придумаем.

Мне хотелось сказать, что я больше всего на свете хочу пожить в этой комнате, но я сдержалась, ну будучи уверенной в том, что имею право так говорить.

В Лондоне мы остановились у его друзей, с которыми он непременно хотел меня познакомить. Это была уже пожилая пара, прожившая всю жизнь в унаследованном от далеких предков (кажется, его) доме недалеко от Хэрродза.  Хозяйка была мастерицей готовить разные чисто английские вкусности и закармливала нас до бездыханности, все время при этом поругивая французского премьер-министра, высказавшегося совсем недавно весьма пренебрежительно об английской кухне. Я и сама была об английской кухне невысокого мнения, но домашняя еда из органических продуктов  способствовала скорой перемене моих вкусов. Хотя мы были там всего 4 дня, эти ужины я не забуду никогда. После них нам приходилось отправляться на длительные прогулки, чтобы хоть как-то избавиться от тяжести в животе.  Жили наши хозяева практически в центре и  в первый же день мы составили маршрут, дававший нам возможность посетить все почти лондонские достопримечательности. На второй день мы его повторили, на третий день он уже был «традиционным». 

И еще моя комната с видом на садик и колокольню церкви. Простыни в мелкий цветочек, старинная лампа на прикроватном столике,  пение птиц по утрам, - да я была уже в таком возрасте, когда все это имеет значение.

Впрочем, тогда произошло еще кое-что примечательное. Сразу после приезда мы узнали тему: «Предательство». Друг мой только поморщился и сказал, что у него сейчас нет настроения писать на такую тему. А я почему-то призадумалась. То ли Англия вокруг вдохновила меня, тот ли была во всем это еще какой-то смысл, но только я не смогла заснуть, пока не включила старинную лампу и не начиркала на листочке эти слова.

Я Гвенивера, я Белый Ветер.

Внутри меня – боль, она разрывает меня надвое.

Сердце мое стремится к лебедю, а разум – ко льву.

Я бы вырвала эту боль,

Но разве ветру бывает больно?

Я Гвенивера, я  Белый Ветер.

Внутри меня – страх.

Я боюсь сделать шаг,

Ибо куда бы ни ступала нога моя – везде мне писан приговор.

Я бы убежала от страха,

Да как убежать от ветра?

Я Гвенивера, я Белый Ветер.

Внутри меня – смерть,

Ею полна чаша моя.

Смерть пьют из чаши любви моей любящие меня.

Я бы выблевала ее, вывернув утробу свою,

Но налетел черный ветер, унес меня,

И нет меня больше, только смерть теперь живет в обличье моем.

Утром я показала листок моему другу. Он даже присвистнул, а потом предложил мне прочитать его вечером.  Это казалось невозможным, слишком поздно.

- У нас куча времени. Давай подумаем, что нужно сделать.

- Во-первых, перевод. Не по-русски же это читать?

- Перевод я сделаю за пару часов, а то и быстрее. У меня есть приятель медиевист, он отредактирует.

- Потом как я буду читать, у меня же акцент?

- Это неважно, у меня тоже акцент, но я читал много раз и нечего. У тебя должно подучится хорошо, ты же актриса.

- Ты забыл, я же не актриса на самом деле?

- А кто же, - он хитро прищурился. – Ты актриса в десятидневном отпуске.

- Я не могу, я боюсь, прочитай ты, пожалуйста.

- Я бы с удовольствием, но это нельзя читать мужчине.  И потом это твоя вещь, ты и должны получить за нее все лавры.

- Но мне нечего надеть!

- Там все одеты довольно просто. Кстати, у меня есть карта, которую мен подарили в Шанель.  Я ею никогда не пользовался, но она, кажется, где-то в бумажнике лежит. Ею можно пользоваться только в магазинах Шанель, но здесь один недалеко есть, кажется на Бонд стрит. Я пытался купить как-то сестре подарок, да так ничего и не выбрал. Давай уточним адрес. И еще надо тебя прямо сейчас заявить на чтения.  Это не совсем по правилам, но думаю, они пойдут навстречу: русских там немного бывает.

Он сделал пару звонков и засел за перевод, а я пошла выбирать одежду. Платье, правда, я купила в соседнем магазине, а вот духи, те самые, которые советовала Марианна, в Шанель. Там как раз был визажист, так что я явилась домой, то есть в наше временное пристанище, в полном вооружении.

По неизвестной мне причине я даже не очень боялась. Может быть, постоянное пребывание на сцене сделало свое дело. Мы долго собирались (я все читала и читала, мне казалось, что я недостаточно подготовилась) и поэтому чуть не опоздали, так что пришли впритык. Я знала, что буду читать седьмой. Первые пять были мастерами, я была второй из никому не известных персонажей.

Волнение не позволило мне внимательно слушать тех, кто был до меня, а приятное возбуждение не давало сосредоточиться после. Так что я все пропустила. Самое интересное началось потом, когда все поднялись с мест, стулья как по волшебству исчезли и появилось шампанское. К нам сразу подошел какой-то человек и, пожав мне руку, заявил:

- Нашему лагерю фортуна сегодня изменила, но все это благодаря вам. Именно вам обязаны противники своей победой.

Мне пожали руку еще пару десятков человек, в том числе и Мэри Стюарт[1]. Да, Мэри Стюарт собственной персоной. Она сказала, что ей приятно было меня слушать.  А я сказала ей, что очень счастлива, что чувствую себя так, будто меня ожидают десять карет, а не девять.  Она улыбнулась мне лучезарно, и ее тут же ее увели от меня.

В последний вечер мы зашли в гости к еще одним друзьям, на сей раз они были очень молодыми: бывший студент моего друга и его жена. Он был историком, она славистом, оба прожили пару лет в России, он писал свою диссертацию и работал в архиве, она учила детей английскому. Они были лет на 10, а то и больше младше меня, но я прекрасно чувствовала себя в их обществе. Оба страшно обрадовались, узнав, что я преподаю литературу, и засыпали меня вопросами. Я становилась популярной,  болтала весь вечер без умолку. Потом они спросили, что бы им почитать интересного из современного русскоязычного, и я надолго задумалась. Пару авторов мне пришли на ум, но все это было не то.

- Почитайте Подаровского, - сказала я и скосилась в сторону моего друга. Я ведь и сама кроме пьесы ничего его не читала.

- Подаровского мы уже читали, - засмеялись они.

Потом мы еще долго обсуждали состояние современной литературы. Сначала все вместе, а потом вдвоем, бродя по тихим лондонским улицам.

- Интересно, почему за последние лет тридцать Россия не произвела ни одного Достоевского или Гоголя?  - этот вопрос всегда задавался риторически, но с моим другом все было серьезно, даже это. Что он теперь скажет?

- Я как должен отвечать, как историк или как писатель?

- И то, и другое.

- Ок. Сейчас я историк, какую бы шляпу нахлобучить, чтобы выглядеть историком?

- Колпак, перемещающий во времени.

- Тогда нам нужно отправиться в 19 век. Все звезды, которые и поныне литературный небосклон освещают, оттуда вышли. Что мы находим в 19 веке? Необычайная социальная, политическая, экономическая, техническая и прочая, вот числе и творческая активность среди всякого рода энтузиастов, которые в большой моде. Новые идеи выдвигают все наперегонки, среди них и вредных немало было, что там греха таить.     Европу, конечно, потрясывало от этого, но зато какой подъем!

- Ты имеешь в виду Базаровых всяких? – Я Тургенева не очень жаловала.

- И Базарова тоже имею в виду. А чем Базаров хуже других? Только чем он кончил-то?

- Что-то я не помню уже. Помню только, что с дамочкой той ничего не вышло. То есть, кажется, у нее с ним не вышло.

- Еще бы, он же умер.

- Точно, помню картинку с могилкой на последней странице книжки из серии «Школьная библиотека». Забавно, картинку помню, а содержание нет. Так что с Базаровым?

- Базаров был по замыслу Тургенева очень умным, и потому плохо кончил.   А что у нас с Раскольниковым, например?

- Он тоже плохо кончил от ума своего?

- Раскольников не плохо кончил, а скорее, хорошо.  У Достоевского вообще всегда все хорошо кончается, но это нужно почувствовать.

- С этим я, пожалуй, соглашусь. Я его никогда депрессивным не находила, хотя у него именно такая репутация.

- Такую репутацию ему психоаналитики создали. Они как раз его хороших концов не видят, потому что его хорошее всегда далеко впереди, но оно угадывается безошибочно. Он выздоравливающий больной, еще слаб, но скоро поправится.  Но теперь я уже как писатель говорю, так что нужно колпак сменить.  Но прежде закончим с историком. Возвращаемся в Россию нашего времени, и что мы тут видим?  Необычайный социальный, политический, экономический, технический и прочая, вот числе и творческий «пофигизм». Выражение грубоватое, зато очень хорошо смысл передает. Сейчас порядочному герою и умереть-то в финале нельзя, слишком будет «пафосно». Где тут Гоголям и Достоевским взяться? Так что да здравствует 19 век, с трагическими и невысказанными радостными финалами.  Ну, что скажешь на мой панегирик?

- Я всегда знала, что поздновато родилась.

- Что ты, ты вовремя родилась, я-то тоже в этом времени существую.

- Ты хочешь сказать, что еще можешь стать Достоевским? Я ничего кроме пьесы твоей не читала, но она – настоящий шедевр. Как тебе мой панегирик?

- Я о другом говорил, но за комплимент спасибо. Боюсь, мне тебе и предложить-то сейчас нечего. На русском языке я ничего серьезного не издавал, то есть меня не издавали пока. Может быть, сейчас дело сдвинется с мертвой точки.

- Рита говорила, что ты модный писатель, о тебе везде пишут.

- Мода эта оплачена Эмилем, за что я ему очень благодарен.  Но чтобы написать хороший роман, как Джеймс Джойс, например, или Умбето Эко, надо обладать не только эрудицией, фантазией, чувствовать психологию изнутри – нужен стиль совершенно новый, чтобы сочетал средства, способные передать все это со вкусом. Чтобы ты мог сказать все что хочешь, хоть  пафосное, хоть приземленное, - но выглядело бы это безупречно. Где такой взять, скажи на милость, ты ведь филолог?

- Переводы, - даже на задумываясь ответила я. – Переводы современных западных авторов на русский. Там есть великолепные образцы.

- Хорошая мысль, она мне пока в голове не приходила, я все больше на восток смотрел, тоже, кстати, на переводы. Не ложился спать без новой сказки из тысячи и одной ночи. Но ты права, надо бы восток западом сбалансировать. Подберешь мне что-нибудь?

Я обещала. Конечно, подберу. Почту за счастье.

Счастье – такое дурацкое слово. Вот уж точно пафосное и напыщенное. А за этим словом стоят такие простые и долгие разговоры, дружеские беседы, много-много вопросов и ответов.

Еще он сказал, что, может быть, мне тоже нужно что-то написать. Я отшутилась, спросив, не боится ли он конкуренции.

- Не боюсь. Чем больше хороших писателей, тем больше интерес к литературе. Так что мне это даже выгодно.

Он был великолепен, они оба были великолепны: и Лондон, и мой друг. Наш самолет в Москву был ночью, так как нам не удалось купить билеты на нормальный рейс, и я всю дорогу спала у него на плече, хоть это и казалось мне дерзостью чрезвычайной.

Продолжение следует

[1] Британская писательница-романистка, автор многочисленных бестселлеров, серди которых «И девять ждут тебя карет». В первом переводе на русский язык он назывался «И девять карет ожидают тебя».