По одной из узеньких улочек Авариса, в сопровождении нескольких слуг, важно двигалась особа неопределенного возраста. К сожалению, резкие черты ее смуглого лица, тяжелая, скорее мужская поступь и безвкусная, непонятного цвета одежда свидетельствовали не в пользу ее женственности. Но ее это нисколько не смущало. Она была богата.
На окраине города два раза в неделю устраивали рынок, куда и торопилась эта женщина. Для чего ей нужен был рынок? Что за вопрос! Чтобы сделать покупки. Она собиралась приобрести людей.
«Двух-трех штук будет вполне достаточно, – размышляла она, приближаясь к небольшой площади. – Максимум – четырех».
Все здесь смешалось в одну кучу: зерно, фрукты, ткани, животные... Стоял невообразимый шум, так как дело шло к закрытию, и народ заметно нервничал: продавцы «уговаривали» покупателей, а те в свою очередь – продавцов.
Неопределенную особу все это мало интересовало, ведь в ее доме мелочами всегда занимался управляющий, но покупку рабов тем не менее она возлагала на себя.
Слуги «расчищали» ей дорогу, и она преспокойно продвигалась вперед. Три низкорослых, но очень выносливых (по словам их хозяина) египтянина предлагались с хорошей скидкой (сто сребренников за троих), и дело было быстро улажено.
Неподалеку чужеземные купцы сворачивали свои товары. В руках сверкали тонкие вышитые платки, пестрые туники, поблескивали массивные ожерелья и вычурные браслеты.
– Я знал, что мы с ним прогорим. Я это знал! – сердито говорил глухой, низкий голос. – Купил его на свою голову! Очень подозрительными мне показались те люди... Ох, то ли еще будет! И куда его теперь девать?!
– Отец, раз уж ты сам пришел к такому выводу... – отвечал высокий и звонкий. – Давай отпустим его, а? Разумеется, не сейчас. На обратном пути.
Женщина невольно повернула голову в сторону говорящих. Потом, как будто между прочим принялась рассматривать еще не уложенный товар. Разговор продолжался.
– Ты что, рехнулся? Верно, что ты недоделанный. Только я тут ни при чем. С чего это я должен делать ему благодеяние? Пропали мои двадцать сребренников. Теперь ничего не остается, как только сплавить его по дешевке.
– Что это ты собрался сплавлять? – внезапно вклинилась в разговор заинтересовавшаяся особа. Товары со скидкой были ей по душе.
– Не что, а кого, любезная госпожа, извините за поправку. Тут у нас мальчуган один, раб... Приобрели мы его в краях дальних, больших хлопот стоило нам его сюда привезти... Знаете ли... Он здоровый, красивый. Да сами можете убедиться, – затараторил старый купец, показывая рукой в сторону.
– Ну, а как же со скидкой? – не глядя туда, куда показывал купец, настаивала женщина.
– Скидкой? Какой скидкой?
– Ты кого пытаешься обмануть, несчастный? Знаешь ли хоть, с кем дело имеешь? А ну, выкладывай: раб у тебя порченый, что ты его по дешевке сплавлять собрался?
– Нет, госпожа моя! Клянусь, что нет! А вот только покупать его почему-то никто не хочет...
Женщина лениво посмотрела в сторону все еще протянутой руки. Ее встретил смелый взгляд больших серых глаз. Очевидно, людские очи не были главным предметом ее страсти. Ухмыляясь, она разглядывала молодое, упругое тело, каждую часть в отдельности, то вытягивая губы, словно для смачного поцелуя, то поджимая их. Темные зрачки перемещались вверх-вниз, вправо-влево...
– Я знаю, почему никто не хочет покупать его, – в конце концов заключила особа. – Он слишком изнежен и не пригоден ни для какой работы, пожалуй, кроме... Но я, так и быть, его куплю. И, принимая в учет твою скидку, дам за него двадцать сребренников.
– Вернулись к тебе твои деньги, – раздался звонкий шепот.
Старик с досадой топнул ногой.
– Как дела, Рахна? Удачен ли был твой поход?
– Весьма, весьма. Мне удалось купить троих за сотню.
– Куда нам их столько?
– Я знаю, что делаю. К тому же они будут работать вне дома: в мастерской, в конюшне. Так что ты их и не увидишь. А на прокорм зерна хватит.
– Ладно, тебе видней. Кстати, а рабыню ты себе не купила?
– У меня уже есть две.
– Была бы еще одна. Тебе же нравится, когда их много.
Рахна крепко сжала зубы и сделала глубокий, медленный вдох, отчего ноздри ее расширились.
– Ты прав, дорогой, – сказала она как можно ласковее, когда вспыхнувшая искра погасла. – Я приобрела еще кое-что. Мелочь... За двадцать сребренников.
– Что же это?
Рахна жестом позвала мужа за собой. Выйдя из дома, они прошли через аккуратный каменный дворик с высаженными по краям веерными пальмами и перешли в другой, более просторный, в центре которого располагался колодец. Вернее, сам колодец находился на дне вымощенного рва цилиндрической формы, а спуститься к драгоценному источнику можно было по крутой лестнице, примыкающей к его стене. Там всегда было сыро и прохладно. Тут же рядом со рвом возвышались золотистые кучи зерна, прикрытые соломой. Дальше тянулся задний двор с влажной прачечной, ароматной кухней, мастерской по починке необходимого инвентаря, помещениями с ткацкими и гончарными станками, топающей и ржащей конюшней и прочим... В глубине двора приютился низкий барак без окон с неровным проемом вместо двери. В это время в нем никого не было: не полагалось, чтобы кто-нибудь из рабов пребывал там в течение дня. Каждый должен был заниматься порученным ему делом, но если кто-либо вздумывал отлынить (отлынивание являлось единственным употребляемым определением недомогания или простого переутомления), как тут же большинство подобных проблем решалось с помощью тугого хлыста, проводимого по больным местам. Он обладал удивительным свойством вылечивать почти любую хворь. Ну, а если вышеуказанный метод не действовал... Наверное, лучше вернуться к настоящим событиям.
– Талмон, – окликнула Рахна главного надсмотрщика. – Послушай, я уже не помню, что конкретно купила сегодня.
– Конечно, конечно, госпожа Рахна. Все ваши покупки здесь.
Вслед за этим из полумрака мастерской показались четыре человеческих силуэта.
Рабы и рабовладельцы. Слуги и господа. Вечный контраст. Взаимная неприязнь. Смертельная война.
– Ваш новый хозяин – господин Потифар. Его во всем слушаться и повиноваться, – отбарабанил Талмон.
Потифар приблизился. С чуть приподнятой головой и слегка отведенными назад плечами (прекрасная осанка) он тем не менее не выглядел надменным. Его невероятные, темнорыжие локоны отливали медью, отбрасывая медный оттенок на его карие глаза, которые смотрели прямо, не увиливая.
– Как твое имя? – обратился Потифар к стоящему ближе всех рабу.
– Шемирам, – угрюмо ответил тот.
– Ну, а твое? – был задан вопрос второму.
– Хафесет.
– Твое?
Третий не произнес ни слова.
– Я спрашиваю твое имя.
В этом рабе уже проклевывалась непокорность. Потифар сделал еще один шаг вперед, оказавшись лицом к лицу с предполагаемым бунтовщиком.
Золотые лучи упорно пробивались сквозь густые облака, которые во что бы то ни стало решили подавить в себе последний всплеск уходящего дня. Густая, сизая пелена угрожающе застилала небосвод, а чудный свет все не исчезал, узкими полосами, похожими на ряды полупрозрачных занавесей, проливаясь на землю и все на ней происходящее.
– Итак, я спрашиваю тебя еще раз, – молвил рабовладелец.
– Зачем тебе мое имя, если я для тебя ничто? – прозвучало очень тихо.
– Этот раб нуждается в воспитании, – несколько раздраженно заметил Потифар и оглянулся на Рахну.
Та как будто окаменела.
Обстановка накалялась.
Последним, по всей видимости, стоял товар со скидкой.
– И этот?? – уже не скрывая возмущения, вновь обернулся к жене Потифар.
Рахна молчала, продолжая оставаться неподвижной, лишь ноздри ее вздрагивали. Не сказав больше ни слова, рыжеволосый хозяин грациозно развернулся и быстро удалился.
«Товар со скидкой» не понимал почти ни слова из того, что говорили вокруг. Язык был ему практически незнаком. Но он догадывался о сути происходящего по отдельным знакомым словам, а также по жестам и выражениям лиц. Интуиция подсказывала ему, что он попал в нехорошие руки. Особенно обидным было то, что у него даже не удосужились спросить имя! А ведь он готов был дать ответ со всей полагаемой кротостью. Конечно! Для этого не было неоходимости знать чужой язык.
Однако все вышло намного хуже, чем он предполагал. Им оказались недовольны еще до того, как он успел проявить себя.
С той памятной ночи в пустыне Иосиф старался не думать много, а лишь постоянно помнил о том, что теперь он был не одинок. С ним Бог. Все будет хорошо. Жизнь проплывала мимо него, как караван верблюдов. Иосиф почти не замечал ее. Даже там, на рынке, обливаясь потом под палящими лучами солнца, он сохранял удивительное внутреннее спокойствие и тихую радость от того, что смог найти единственный правильный путь. Его оценивали придирчивые покупатели, разевали рты случайные прохожие и некоторые даже щупали, а он... он даже наслаждался всем этим. И тот факт, что никто не хотел его покупать, расценивал как положительный знак, начав уже втайне лелеять надежду, что Бог, который был с ним, собирался таким образом совершить великое чудо, а именно, вернуть его домой.
В течение месяца Иосиф все более укреплялся в этой идее, так что все ему уже было нипочем. Страдания души и плоти он переносил с улыбкой. Как чудесно, что он обратился к Богу! Остается только ждать проявления Его всемогущества!
Когда Иосиф все же был куплен, то всепоглощающая вера в благополучный исход не оставила его. Все еще связанный, он бодро шел навстречу своей участи. «Это временно, – убежденно размышлял он. – Иначе и быть не может.»
И вот сейчас он думал совсем по-другому. Сердце его упало. Долгожданное освобождение отдалялось.
На улицах и за высокими стенами во дворах зажглись красные, темпераментные факелы, в домах – желтоватые, трепещущие светильники. Новеньких, вместе со всеми остальными, накормили пышной пшеничной похлебкой, приправленной луком и чесноком, и отдельно дали каждому по огурцу. Вдобавок они вдоволь напились холодной воды, имеющей сладковатый вкус. Потом только для четверых устроили баню, что для Иосифа было сплошным блаженством (на некоторое время он даже позабыл о своих несчастьях). В клубах пара, он резвился как ребенок, опрокидывая на себя ковши горячей воды. Он представлял себя дома. Но у этого события была еще и другая, более прозаическая сторона: за полтора месяца его странствования он мылся в первый раз.
Ночью грянул страшный ливень. В черноте вспыхивали дикие молнии, тяжеловесно громыхал гром, неуправляемые порывы ветра подхватывали леденящие струи и грубо расталкивали их в разные стороны. Буря бесновалась.
Все прекратилось так же резко, как и началось. Когда были заменены и вновь зажжены факелы, обнаружилось, что дождь похозяйничал повсюду. Двор вполне мог сойти за небольшое озерцо, и в помещениях также хватало воды. Правда, было бы наивно полагать, что господский дом пострадал вместе со всем остальным. Господа продолжали почивать в своих теплых постелях, ибо к ним мокрый противник не проник. Равно, как и в домик для ближайшей прислуги.
А ветхому глинобитному бараку досталось сполна. Во время бури ветер угрожал снести его с лица земли, а водяные потоки так и лились в открытый проем. Соломенные постели вместе с теми, кто на них лежал, промокли насквозь. Продолжать оставаться внутри было практически невозможно, но без специального приказа нельзя было выйти.
Послышался звук шагов, направляющихся к бараку. Вода хлюпала у кого-то под ногами. Это шагал Талмон, как цапля, высоко поднимая длинные голени.
– А ну-ка, человек без имени!
Талмон просунулся во влажный барак, на вытянутой руке держа тусклый светильник. Какое счастье, что Иосиф ничего не сумел понять, не то он бы непременно применил этот призыв к себе, тут же послушно подавшись вперед. И тогда... впотьмах еще и не то можно перепутать!
– Что, разве здесь у всех есть имена? Может, это и так, только нам они неизвестны.
Талмон пристально вглядывался в лица стоявших перед ним, поднося светильник к каждому так близко, что принуждал людей отворачиваться.
– Вот он! – ткнув в грудь одного из рабов, выкрикнул Талмон. – Что же ты, негодяй, молчишь?
Он схватил раба за локоть и резко дернул к выходу. Снаружи его ожидали еще трое надзирателей. Обитатели барака, тесня друг друга, припали к дверному проему, не смея выйти за его пределы. Они видели, как взбунтовавшегося накануне новичка сбили с ног тяжеленным ударом дубинки, потом поволокли, держа его за кисти рук, к центру двора. Вода все еще не сошла, и от влекомого тела в обе стороны расходились мутные волны.
Там его начали бить. Хлыстами, сдирающими кожу, дубинками, заставляющими трещать кости. Он лежал, полупогруженный в воду, не сопротивляясь неожиданному натиску жестокости. Предполагал ли он такую расправу? Был ли к ней готов? Темнобагровая кровь, стекающая из рваных ран по спине, окрашивала все вокруг в бурый цвет. Беднягу прекратили истязать незадолго до того, когда тот уже готов был испустить дух. После чего его подтащили ко входу в барак со словами: «А теперь, друзья, позаботьтесь о нем!»
Иосиф был поражен тем, что остальные рабы достаточно спокойно восприняли случившееся. Он еще не знал, что они были привыкшими к подобным происшествиям. Товарищу помогли, чем могли. Лоскутками одежды перевязали раны, уложили на менее всего промокшую постель, дали напиться дождевой воды... «Будет жить», – сказал один пожилой, жилистый раб. Удивительно, но в этот момент до Иосифа дошел смысл совершенно незнакомых ему слов. «Будет жить...» Ему вспомнилась его перебранка с маленьким кустиком в пустыне... Тот тоже жил... Иосифу стало жутко. Мороз пробежал по коже. Отчаяние вновь подступило к горлу, и он заплакал. И рыдая, чувствовал, как чья-то жесткая, но очень чуткая ладонь поглаживала его по голове, сиплым голосом приговаривая нараспев дивную мелодию незнакомой речи.
Работа, работа... Пот, кровь и слезы. Труд без отдыха, без просвета. Дни бегут, оставляя за собой следы унижений и оскорблений, увечий и болезней, окропленных соленой горечью тоски, припорошенных пеплом адских мук и покрытых черной пеленой абсолютной безнадежности.
Рахна, главная жена новоиспеченного царедворца, была женщиной хитрой, властной, завистливой и злопамятной. Из ее добродетелей можно было бы упомянуть ее любовь к сладкому, набожность и шутливый нрав. В отношении последнего необходимо сделать небольшую поправку: почти все ее шутки были черного цвета. Пристрастие к сладкому также нуждается в пояснении. Сладости любого рода манили ее, начиная с конфет и кончая... В общем, это была довольно сластолюбивая женщина.
С задней стороны дома, где меньше всего можно было услышать перебранку слуг, надзирателей и господ, приютилось небольшое капище, внутри которого на почетном возвышении находилась стела, изображающая в красных тонах бога Сета. Об этом, кстати, нужно упомянуть особо.
Согласно верованию египтян Сет был вероломным братом Осириса, который приравнивался к величайшему из величайших, ослепительному Амун-Ра, пребывая с ним на небе, пока ревнивый Сет не убил его. После чего, расчленив тело на части, он заключил их в гроб и выбросил в море. Красавец Осирис воскрес и сделался властелином загробного мира. Ему были открыты секреты бальзамирования для перехода в иную жизнь, и зеленый цвет его кожи, символизирующий весеннюю зелень, как нельзя лучше свидетельствовал о его победе над смертью.
Ну, а Сет превратился в бога теней и зла, бога бурь, молний и громов, всякого рода насилия, а также войн. Его излюбленным цветом стал красный. Цвет, ненавидимый египтянами, как символ зла. Примечательно, что именно бог Сет оказался избранным не только Рахной, но и всеми гиксосами, как их главное божество. Почему? Сет, кроме всего прочего, был богом чужеземных стран и покровителем чужеземцев. Гиксосы были достаточно умны! Впервые культ бога Сета был введен в Нижнем Египте фараоном Нехси, и очень быстро распространился на весь Египет. Еще одна любопытнейшая деталь: из всех египетских богов Сет, с мордой загадочного животного с прямоугольными торчащими ушами и человеческим телом, больше всего напоминал Ваала, которому поклонялись почти все жители восточного Средиземноморья и Аравийского полуострова. По сути, Сет для гиксосов был ничем иным, как родным перекрашенным идолом.
Но в настоящий момент Рахна не кушала конфеты, не шутила и даже не молилась. Она лежала в круглом мраморном бассейне, по краям которого были разложены белые и розовые лотосы, удивительно сочетающиеся с серыми и розоватыми прожилками камня. Прозрачная, колодезная, слегка подогретая вода, по поверхности которой тоже плавали лепестки лотоса, обволакивала смуглое тело, расслабляя и вызывая сонливость. Юная служанка и две рабыни развлекали госпожу песнями. Госпожа лежала, словно черная коряга в низкой цветочной вазе.
Вошел Потифар.
– Я не хотел мешать тебе, дорогая, но думаю, что тебе интересно будет узнать об этом пораньше. Фараон изъявил желание познакомиться с тобой, – произнес он, вздохнув.
Водяная гладь взволновалась.
– Что?! Как?? Все посторонние вон!!
Девушки быстро покинули террасу, оставив господ одних. Опершись на край бассейна, Рахна томно закатила глаза.
– Сбываются мои самые смелые мечты, – наигранно произнесла она. – Ну, подойди же сюда, мой милый! – ласково позвала Рахна все еще стоящего у дверей мужа. – Раздели со мной мою радость!
– Можешь купить себе все, что захочешь из одежды и украшений, – рассеянно проговорил Потифар, подходя к бассейну.
– Присядь здесь, около меня, чудный вестник... Еще ближе... Еще...
Последовал сильный рывок, – и во все стороны полетели тяжелые брызги. На этот раз в ловушку попался собственный муж.
Если где-то идут проливные дожди, обязательно в другом месте произойдет засуха. Если одно дерево высокое, то другое будет низкорослым. Если один человек слишком худ, то это потому, что другой – чересчур толст. Если существует тот, кто наслаждается чрезмерно, всегда есть тот, кто страдает безмерно. Это закон природного равновесия, и он так же стар, как и сама земля.
Уже бегут не дни, а месяцы... Им никого не жаль.
Иосифа определили чистить конюшню, так как эта работа не требовала ни знаний, ни навыков, да и тяжелой она тоже не считалась. Там он и возился от зари до зари, подбирая навоз и вынося его за задний двор в перегнойную яму. Кроме того, он мыл полы и стены, разобрал также несколько «черных углов» – скоплений сена, нечистот и какого-то хлама. Так, трудясь в поте лица дни напролет, Иосиф забывался, но когда вечерело, и он должен был оставаться спать в конюшне... Ночи казались нескончаемыми от грузно лежащей на них беспросветной печали.
В первые дни неволи, еще там, в родных местах, его облегчала возможность остаться наедине с самим собой, поразмыслить и поплакать. Тогда он никого не хотел видеть. А сейчас Иосиф изводился от одиночества, его тянуло к людям. Вновь появилось желание с кем-то поделиться, кому-то посочувствовать или просто пообщаться. На этой вражеской территории Иосиф незаметно для себя привыкал и осваивался.
Вот только чужой язык давался ему с большим трудом, хотя он и содержал в себе слова и выражения, имеющие общий корень с ханаанским диалектом. За несколько месяцев им было выучено всего три десятка слов, которых явно не хватало для развития фраз, отчего Иосиф чувствовал себя неполноценным во всех отношениях.
Единственными его «собеседниками» являлись четвероногие обитатели конюшни. Эти редкостные по красоте и интеллекту животные, конечно, не шли в сравнение с ослами или верблюдами. В них присутствовала особая сила и почти сверхъестественная гармония стройных форм, интенсивных тонов и грациозных, упругих движений. Когда Иосиф гладил их лоснящиеся, мускулистые бока, трепал густые гривы, встречаясь при этом с глубоким взглядом больших карих глаз, то знал, что окружен верными друзьями и говорил, говорил без умолку. Они отвечали на его ласки встряхиванием голов, помахиванием хвостов, цоканьем копыт и тихим ржанием. Они по-своему понимали его! Как жаждал Иосиф прокатиться с ветром на одной из колесниц Потифара, запряженной парой таких красавцев! Они непременно умчали бы его прочь отсюда... Туда, где его помнят и любят...
Однажды, наряду с обычной усталостью Иосиф ощутил такую смертельную тоску и вместе с ней тревогу, что даже его хвостатые друзья не смогли ее развеять. Это произошло от того, что впервые с тех пор, как он покинул дом, Иосиф столкнулся с собственным отражением.
Дело было так. Рахна заказала большое бронзовое зеркало для своей спальни. Ведь она должна была быть представлена фараону! А поскольку путь Иосифа к перегнойной яме пролегал мимо ворот ( кстати, день и ночь тщательно охраняемых), то он, проходя, заметил в прямоугольном, полированном щите, прислоненном к стене, молодого человека. Иосиф не сразу сообразил... А ведь он просто не узнал самого себя! Нет, к сожалению, это не был возмужавший облик недавнего юноши. Отнюдь... С большого зеркала, о котором когда-то мечтал Иосиф, на него глядел знакомый ему подросток. Но что за осанка, что за взор!? О, Боже! Сгорбленная спина, напряженные руки, вцепившиеся в ведерко с навозом, и затравленный, испуганный взгляд при плотно поджатых губах. Это был облик раба. Отпечаток, подобный клейму. Всего одно мгновение смотрел Иосиф на свое отражение, но оно сказало ему слишком много.
Вернувшись обратно почти бегом, он забился в самый дальний и темный угол (благо, в это время в конюшне никого не было) и... представил свое будущее: состариться, всю жизнь убирая навоз. От страха он содрогнулся. Вера Иосифа и без того слабела день ото дня, и он не знал, чем подкрепить ее. А тут еще такой удар... И тут он вспомнил, что имеет право обратиться к Богу.
«О, Господи! Я снова чувствую себя совершенно одиноким, – недолго думая зашептал он. – Дай мне ощутить близость с Тобою! Почувствовать Твое присутствие! Благодарю Тебя за то, что Ты соглашаешься по крайней мере выслушать меня! Ведь у меня нет больше никого, к кому я мог бы обратиться! Только Ты... У меня нет больше никого, кому я мог бы открыть свои горести. Впрочем, даже если бы такой человек и находился рядом со мной... Это всего лишь человек. А Ты – Бог! К сожалению, я пока не вижу реально Твоей помощи... Ну, что ж... Я ничего не смею требовать у Тебя. Значит, так... Значит, это для чего-то нужно... Не так ли? Может, для моего исправления? Тогда укажи мне, в чем же я плох?? – Иосиф жадно глотнул воздух. – Надо мужаться, мужаться... Не раскисать, крепиться. Знаю, что надо. Прошу, Господи, дай мне силы для этого! И, как прежде, я вверяю Тебе свою жизнь, единственное, чем располагаю. И верю в Твое милосердие...»
Две последних фразы Иосиф произнес почти механически, не думая, заботясь лишь о том, как побыстрее закончить молитву. Облегчения не наступило. Он раздраженно поднялся, схватил совок и, как по инерции, зашагал вдоль лошадей и жеребцов, нагибаясь у каждого стойла. И вдруг он ощутил нечто. Тоска отступила, и все вокруг показалось ему иным. Тогда Иосиф вспомнил то, о чем просил. На него нахлынула беспричинная радость, и он заулыбался. Такого сладостного и блаженного покоя он не ощущал никогда. Внутри мрачной, вонючей конюшни как будто стало светлее. Выпрямившись, юноша продолжал неподвижно стоять, словно боясь спугнуть дивное видение. Улыбка постепенно сходила с лица Иосифа, вновь делая его серьезным. Однако продолжало улыбаться его сердце, ведь Иосиф получил личное доказательство божественного присутствия.
Он как никогда понял, что Бог есть, существует и принимает живое участие во всех делах человеческих. Теперь Иосиф узнал это на своем собственном опыте.
Татьяна Осокина,
Буэнос-Айрес, Аргентина
Как велика любовь Господня!
Как высока и глубока!
Со всеми нами Он сегодня!
Простерта вновь Его рука! e-mail автора:tatosso@gmail.com
Прочитано 3131 раз. Голосов 2. Средняя оценка: 3
Дорогие читатели! Не скупитесь на ваши отзывы,
замечания, рецензии, пожелания авторам. И не забудьте дать
оценку произведению, которое вы прочитали - это помогает авторам
совершенствовать свои творческие способности
Последний диалог главного героя с Богом-замечательный. В жизни порой точно бывает так. Часто обстаятельства складываются так, что впереди никакого просвета. Но стоит обратиться к Господу, и что-то сначала невидимое начинает происходить, а потом, спустя некоторое время, видишь его удивительный промысел. Замечательно. Пятерка. Комментарий автора: Эта молитва, которую Иосиф произнес после того, как увидел свое отражение в зеркале, взята из моего личного опыта, хотя и в достаточно измененном варианте. К счастью, в моей жизни не было "ужасного зеркала", но, однако, был момент, очень похожий на опыт Иосифа. Благодарю Вас, Анна! Пусть Господь обильно благословит Вас!
Журавль. - Владими́р Божий «Не генерал», – сказали вы о нём. Но что тому чины, кто вечно под огнём? Да, он солдат пера. Но плох тот генерал, который стать таким солдатом не желал! Новелла Матвеева.
