мысли в авоське-чернобыль до...

Пусть капли стылые в окно стучат.
И осень пусть прикинулась китайцем,
Мы вместе выросли в питомнике волчат,
У нас с тобою на руках по десять пальцев.

Ты опасаешься любви,
Она несёт так много горя,
Я обожаю волосы твои,
И глаз, безбрежное море. Мой дед,Иван Иванович,будучи в те давние времена, студентом гимназии, возвращался на пароходе по реке Припяти из местечка Чернобыль в город Киев. Лето1898 года он прожил под Чернобылем, в запущенном имении отставного генерала Левковича.Его классный наставник устроил его в семью Левковича в качестве домашнего учителя. Он должен был подготовить генеральского сынка-балбеса к двум осенним переэкзаменовкам.
Старый помещичий дом стоял в низине. По вечерам курился вокруг этой усадьбы холодный туман. Лягушки надрывались в окрестных болотах, и до головной боли пахло багульником.

Шалые сыновья Левковича били диких уток из ружей прямо со своей террасы во время вечернего чаепития.

Сам Левкович - тучный, сивоусый, злой, с вытаращенными черными глазами - весь день сидел на террасе в мягком фамильном кресле и задыхался от астмы. Изредка он хрипло кричал:

- Не семья, а шайка бездельников! Кабак какой-то! Всех выгоню к чертовой тетке! Лишу наследства!

Но никто не обращал внимания на его сиплые крики. Имением и домом заправляла его жена - "мадам Левкович" - еще не старая, игривая, но очень скупая женщина. Все лето она проходила в скрипучем корсете,создавая им свою изящную фигуру.

Кроме шелопаев сыновей, у Левковича была дочь - девушка лет двадцати. Звали ее "Жанна д`Арк". С утра до ночи она носилась верхом на бешеном караковом жеребце, сидя на нем по-мужски, и разыгрывала из себя демоническую женщину.

Она любила повторять, чаще всего совершенно бессмысленно, слово "презираю".

Когда моего деда знакомили с ней, она протянула ему руку прямо с коня и, глядя в глаза, сказала:

- Презираю! Дед мечтал, как бы вырваться из этой оголтелой семьи, и почувствовал огромное облегчение, когда наконец сел в телегу, на сено, покрытое рядном, и кучер Игнатий Лойола, а попросту Игнат, дернул за веревочные вожжи, и они тихим шагом поплелись в живописное,тогда,местечко- Чернобыль,а оттуда- пароходом в город Киев. Тишина, стоявшая в низкорослом полесье, встретила их, как только они выехали за ворота усадьбы. В Чернобыль они притащились только к закату и заночевали на постоялом дворе т. к. пароход запаздывал. Постоялый двор держал пожилой еврей по фамилии Кушер. Он уложил моего деда спать в маленьком зале с портретами предков - седобородых старцев в шелковых ермолках и старух в париках и черных кружевных шалях. У всех старух были слезящиеся глаза. От кухонной лампочки воняло керосином. Как только он лег на высокую, душную перину, на него изо всех щелей тучами двинулись клопы. Он вскочил, поспешно оделся и вышел на крыльцо. Дом стоял у прибрежного песка. Тускло поблескивала река Припять. На берегу штабелями лежали какие-то доски. Дед мой сел на скамейку на крыльце и поднял воротник гимназической, не очень теплой, шинели. Ночь была холодная. Его знобило. На ступеньках сидело двое незнакомых людей. В темноте он их не мог разглядеть. Один курил махорку, другой сидел сгорбившись и будто спал. Со двора слышался мощный храп Игнатия Лойолы, - он лег спать в телеге, на сене, и мой дед-гимназист теперь завидовал ему. - Клопы? - спросил высоким голосом человек, куривший махорку. Дед узнал его по голосу. Это был низенький хмурый еврей в калошах на босу ногу. Когда они с Игнатием Лойолой приехали, он отворил им ворота во двор и потребовал за это десять копеек.Дед дал ему гривенник.Хозяин Кушер заметил это и закричал из окна: - Марш с моего двора, голота! Тысячу раз тебе повторять! Но человек в калошах даже не оглянулся на Кушера. Он подмигнул и сказал: - Вы слышали? Каждый гривенник жжет ему руки. Таки он подохнет от жадности, попомните мое слово! Когда позже дед спросил Кушера, что это за человек, он неохотно ответил: - А, это Иоська! Помешанный. Ну, я понимаю - если тебе не с чего жить, то по крайности уважай людей. А не смотри на них, как царь Давид со своего трона. - За тех клопов, - сказал Иоська, затягиваясь, и показывая щетину на своих щеках, - вы еще заплатите Кушеру добавочные гроши. Раз наш человек пробивается до богатства, он ничем не побрезгует. - Иося! - неожиданно сказал глухим и злым голосом сгорбленный человек. - За что ты загубил Христю? Второй год нету у меня сна из-за этого...

- Это ж надо, Никифор, не иметь ни капли разума, чтобы говорить такие поганые слова!-сердито воскликнул Иося. - Я ее загубил?! Пойдите до вашего святого отца Михаила и спросите, кто ее загубил. Или до исправника нашего местечка.

- Доня моя! -застонал с отчаянием Никифор. - Закатилось мое солнце по-за болотами на веки вечные.

- Хватит! - прикрикнул на него Иося.

- Панихиду по ней отслужить - и то не позволяют! - не слушая Иосю, подвывал Никифор. - Дойду в Киеве до самого митрополита. Не отстану, пока не помилует.

- Хватит! - повторил Иося. - За один ее волос я бы продал всю свою паршивую жизнь. А вы говорите!

Он вдруг заплакал, сдерживаясь и всхлипывая. Оттого, что он сдерживался, из горла у него вырывался слабый писк.

- Плачь, дурной, - спокойно, даже одобрительно сказал Никифор. - Кабы не то, что Христя тебя любила, мишуреса несчастного, я бы разом кончил с тобой. Взял бы грех на свою душу и прибил бы.

- Кончайте! - крикнул Иося. - Пожалуйста! Может, я того и хочу. Мне же лучше гнить в могиле,чем так жить....

- Дурной ты был и остался дурной, - печально ответил Никифор. - Вот ворочусь из Киева, тогда и кончу тебя, чтобы ты не травил мне моего больного сердца. Забедовал я совсем....

- А на кого вы хату покинули?-спросил Иося, перестав завывать и плакать.

- Ни на кого. Заколотил окна и двери - и годи! Нужна мне теперь та хата, как мертвому понюшка!

Молодой гимназист слушал этот непонятный ему разговор. Над Припятью стеной подымался туман. Сырые доски пахли лекарственно и резко. По местечку нехотя брехали собаки.

- Хоть бы знать, когда припрется та чертова макитра, тот пароход! - с досадой сказал Никифор. - Выпили бы мы, Иосиф, косушку,а?. Оно бы на душе и полегчало. Да где ее теперь взять, косушку то?

Дед мой,молодой и красивый, закутался и согрелся в своей гимназистской шинели - задремал, прислонившись к стене.

Утром пароход не пришел. Кушер сказал, что он заночевал где-нибудь из-за тумана и поэтому беспокоиться нечего - все равно пароход простоит в Чернобыле несколько часов и все успеют.... Напились чаю. Игнатий Лойола уехал.

От скуки захотелось побродить по местечку. На главной улице были открыты лавчонки. Из них несло селедкой и стиральным мылом. В дверях парикмахерской с висевшей на одном костыле вывеской стоял в халате веснушчатый парикмахер и грыз семечки.

От нечего делать студент гимназии зашел побриться. Парикмахер, вздыхая, намылил ему щеки холодной пеной и начал обычный, в провинциальных парикмахерских, деликатный допрос - кто он и зачем попал в это их замечательное местечко.

Вдруг по дощатому тротуару мимо окна промчались, свистя и гримасничая, мальчишки, и знакомый голос Иоськи прокричал:

Не разбужу я песней удалою
Роскошный сон красавицы моей....

- Лазарь! - крикнул из-за дощатой перегородки женский голос. - Закрой на засов двери! Опять этот Иоська пьяный. Что ж это делается, боже мой!

Парикмахер закрыл дверь на засов и задернул занавеску.

- Как увидит кого-то в парикмахерской, - объяснил он со вздохом, -так сейчас же зайдет и будет петь, танцевать и долго сильно плакать.

- А что с ним? - спросил мой,в те далекие времена, красавец-дед.

Но парикмахер не успел ответить. Из-за перегородки вышла растрепанная женщина с удивленными, блестящими от волнения, но красивыми глазами и лицом.

- Слушайте, клиент! - сказала она. - Во-первых, здравствуйте! А во-вторых, мой Лазарь ничего не сообразит рассказать, потому что мужчины не в состоянии понять наше женское сердце. Что?! Не качай головой, Лазарь! Так слушайте и хорошо подумайте про то, что я вам сейчас скажу. Чтоб вы знали, на какой ад идет девушка от любви к молодому нашему Иоське.

- Маня, - сказал парикмахер, - не увлекайся.А Иоська кричал и пел где-то уже в отдалении:

Как умру, так приходите
На мою могилку.
Колбасы мне принесите
Да ханжи бутылку!

- Какой ужас! - сказала Маня. - И это Иоська! Тот Иоська, что должен был учиться на фельдшера в городе Киеве, сын тети Песи - самой доброй женщины в нашем местечке в Чернобыле. Слава богу, она не дожила до такого позора, Вы понимаете, клиент, как надо их... женщине полюбить нашего.... мужчину, чтобы пойти из-за него на пытку!

- Что ты такое говоришь, Маня! - воскликнул парикмахер. - Клиент же ничего от тебя не поймет. -Так слушайте. Была у нас ярмарка, - начала свой рассказ Маня. - На ту ярмарку приехал вдовый лесник Никифор из-под Карпиловки со своей единственной дочерью Христей. Ох, если бы вы ее видели! Вы бы потеряли рассудок! Я вам скажу, - глаза были синие, как то небо, а косы светлые, будто она их мыла в золотой воде. А ласковая и певучая! А тонкая, как я не знаю что! Ну, Иоська увидел ее и потерял дар речи. Полюбил. Так в этом, я вам скажу, ничего удивительного я не нахожу. Сам царь, если бы ее встретил, тоже начал бы засохнуть. Удивительно то, что и она его полюбила. Вы же его видели? Маленький, щуплый, как тот мальчик, весь рыжий, голос пискливый, ничего не делает без причуд. Одним словом, кинула Христя своего отца и пришла жить до Иоськи в дом. Вы пойдите посмотрите этот дом! Полюбуйтесь! Козе в нем тесно жить, не то что им втроем. Одно только, что таки да чисто. И, что же вы скажете, его мама - Песя ее приняла, как королевскую принцессу. И Христя жила с Иоськой, как жена, и он был такой веселый, Иоська, - светился, как ночной фонарь. А вы знаете, что это значит, когда еврей живет с православной? Их же нельзя повенчать. Все местечко закудахтало, как сто квочек. Тогда Иоська решил выкреститься и пошел в церковь до отца Михаила. А тот ему говорит: "Раньше следовало бы выкреститься, а потом портить христианскую девушку. Ты сделал навыворот, и теперь без разрешения митрополита я тебя, иерусалимский дворянин, не окрещу". Иоська обозвал его сильно нехорошим словом и ушел. Тогда вмешался наш раввин, наш ребе. Он узнал, что Иоська ходил креститься, и проклял его за это в нашей синагоге до десятого колена. А тут вдруг приехал отец Христи- Никифор, валялся в ногах у дочки, просил, чтобы она вернулась домой. Так та только плакала и ни за что не вернулась. Ну, конечно, мальчишек местечковых кто-то подговорил. Они как увидят Христю, так и кричат ей: "Эй, Христя, кошерная!... Хочешь кусочек трефного мяса?" И показывают ей дули. На улице все оглядываются, смотрят ей вслед, смеются. А другой раз кто-нибудь возьмет да и кинет ей в спину из-за забора кусок свежего навоза. Весь дом тети Песи измазали дегтем, вы представляете?

- Ой, тетя Песя! - вздохнул парикмахер. -Вот это была женщина!

- Постой, дай рассказать! - прикрикнула на него Маня. - Раввин позвал до себя тетю Песю и сказал: "Вы развели блуд в своем доме, уважаемая Песя Израилевна. Вы преступили закон. За это я прокляну ваш дом, и Иегова наш покарает вас, как продажною женщину. Поимейте жалость к своей седой голове". Так вы знаете, что она ему ответила! "Вы не раввин, - сказала она. - Вы жирный городовой! Люди любят друг друга, так какое ваше свинячее дело лезть до них со своими жирными от смальца лапами!" Плюнула и ушла. Тогда раввин и ее проклял в нашей синагоге. Вот как у нас умеют мордовать людей!. Только вы никому этого не передавайте. Все местечко только и жило, что этим делом. Наконец Иоську и Христю потребовал до себя исправник нашего местечка и сказал: "Тебя, Иоська, за кощунственное оскорбление иерея греко-российской церкви отца Михаила я отдаю под суд. И ты попробуешь у меня каторги. А Христю я силой верну отцу. Даю три дня на размышление. Вы мне взбаламутили весь мой уезд. Я за вас получу нагоняй от господина губернатора".

Тут же посадил Иоську в холодную подвальную яму, - говорил потом, что хотел только попугать. И что же случается, как вы думаете? Вы мне не поверите, но Христя умерла от горя. На нее было жалко смотреть. Прямо сердце останавливалось у всех добрых людей. Она плакала несколько дней, а потом у нее уже и слез не хватило, ее глаза высохли, и она ничего не ела. Только просила, чтобы допустили ее до Иоськи. А в самый Иом-Кипур, в судный день, она как уснула вечером, так и не проснулась. И лежала такая белая, красивая и счастливая- должно быть, благодарила своего бога, что он взял ее от этой паскудной жизни. Зачем ей такая кара, что она полюбила того Иоську? Скажите же мне - зачем?! Нету разве других своих мужчин на свете? Иоську тут же выпустили, но он сделался совсем психический и с того дня начал пить и выпрашивать у людей денежку на хлеб...

- Я б на его месте предпочел умереть, - сказал парикмахер. - Пустил бы себе пулю в лоб.

- Ой, какие вы храбрецы! - воскликнула Маня. - А как дойдет до дела, так будете обходить смерть за сто верст. Вы же не имеете понятия, как любовь может спалить до пепла наше женское сердце.

- Что женское, что мужское сердце, - ответил парикмахер и пожал плечами, - какая такая разница!...

Из парикмахерской дед мой пошел на постоялый двор. Ни Иоськи, ни Никифора там не было. Кушер сидел в потертом жилете у окна и пил чай. В комнате жужжали жирные зеленые мухи.

Маленький пароход пришел только к вечеру. Он простоял в Чернобыле до ночи. Мой гимназист занял место в салоне на облезлом клеенчатом диване.

Ночью опять нанесло сильный туман. Пароход их приткнулся носом к берегу. Так он простоял до позднего утра, пока туман не рассеялся. Никифора на пароходе не было. Должно быть, он запил вместе со своим несостоявшимся зятем Иоськой....
- Свидетель, ваша фамилия?
- Кац.
- Имя?
- Исаак.
- Место жительства?
- Город Бердичев.
- Занятие?
- Мелкий гешефт.
- Вероисповедание?
- Господин судья! Меня зовут Исаак Кац, я живу в годове Бердичев и занимаюсь мелким гешефтом. И кто я по-вашему? Буддист?

Всемогущий Боже! Час Твоей славы настал: умилосердись надо мною и избавь великого несчастья. На Тебя возлагаю мои надежды. Сам же я беспомощен и ничтожен. Помоги мне Боже, и избавь меня от страха. Аминь.

мысли в авоське-чернобыль до...Публицистика

мысли в авоське-чернобыль до...

мысли в авоське-чернобыль до...
Публицистика