Если не я, то кто.

Членское собрание затянулось. Успокаивая зал повелительным жестом, руководитель молодежи встал и обратился к присутствующим.
- У меня есть вопрос касающийся прежде всего молодых членов церкви, которые имеют хоть небольшой опыт в личном евангелизме. – Он сделал небольшую паузу, чтобы привлечь к себе внимание. – Есть одна семья наркоманов, которые уже многие годы страдают от известного недуга. Они уже несколько раз лечились, но всякий раз срываются и начинают снова. Они узнали о существовании верующих в нашем городе и хотели бы познакомиться с ними. Видимо, эти люди серьезно решили покончить с вредной привычкой. Это прекрасная возможность послужить Богу, но есть одно отягчающее обстоятельство, о котором я не имею право умалчивать. Дело в том, что хозяин – рецидивист. Шестнадцать лет он отсидел за какие-то ошеломляющие преступления, и поговаривают, что его послужной список не ограничивается только раскрытыми преступлениями. Образ его жизни довел его до крайности, к тому же он на особом учете у невропатолога. Я не знаю, насколько это правда, но говорят, что его настроение меняется как ветер. И прежде чем вы пойдете к ним, я должен вас предупредить, что дело это весьма серьезное и требует искренности и полной отдачи. Мне нужна пара добровольцев, я вас запишу, а потом мы обговорим дальнейший план наших действий. – Он порылся во внутреннем кармане, достал записную книжку, карандаш и устремил взгляд в зал. Его глаза искали молодежь в рядах, но по всей вероятности не находили ее. Он снял свои очки и прищурившись стал тщательно протирать их, пытаясь тем самым дать людям время для размышления, а возможно и просто для того, чтобы придать затянувшейся паузе рациональное объяснение.
Старый, уже совсем седой пастор, скромно сидел в углу просторной залы и уныло поглядывал на пассивную массу христиан. Его мудрые старческие глаза еще не утратили своей зоркости, и поэтому он печально и строго рассматривал сейчас свой приход. На первых скамьях, как обычно сидели самые любопытные из женщин. За некоторых из них зацепился на мгновение его цепкий взгляд. То были три женщины средних лет, которые оживленно что-то обсуждали. Одна из них постоянно тыкала пухленьким пальцем в какую-то книгу, и что-то ожесточенно доказывала двум другим. Те в свою очередь ни как не хотели с нею согласиться, чем вызывали ее «праведный» гнев. Ясно было одно, этим христианкам сейчас не до рецидивиста-наркомана.
За ними, чуть выше, шла прослойка старых закаленных членов, которые представляли собой, тот самый мужской «костяк», который так часто именуется в церквах «братским советом». Некоторые из них скромно читали Писание, всем своим видом показывая, что данный вопрос не в их компетенции и касается их только отчасти, как возможная молитвенная нужда и не больше. Другие, хотя и не читали на данный момент, но сидели чинно и благопристойно, изредка довольно сдержанно переговариваясь и, сохраняя на лицах степенное выражение, своим отсутствующим взглядом давали понять всякому, что с них и так достаточно общественных нагрузок. Пастор чуть дольше задержал взгляд на этой прослойке, но, поняв, что отклика тут не жди, направил свой взор далее по рядам.
Следующим шел рад самых инертных людей. То были несколько десятков милых старушек, большая часть из которых была не в состоянии сколько-нибудь хорошо понять сущность вопроса, а другая часть вообще не расслышала его.
Пастор окинул взглядом галерку. Чело его осияла надежда, потому что он не в силах был проникнуть так далеко уставшими от жизни глазами, но он знал, что там надежда церкви - молодежь. Он не мог видеть, были ли там горящие глаза, были ли поднятые в непреодолимом желании послужить для Господа руки, были ли достаточно преданные сердца, но он еще мог надеяться.
Руководитель молодежи окончил процедуру протирания очков и, водрузив их на горбатую переносицу, всмотрелся в дальние ряды. Несколько мгновений лицо его еще сохраняло бодрость, но потом, вдруг, уголки губ опустились, и он с грустью спросил:
- Так что? Неужели нет желающих сегодня послужить Богу?
Эти слова громом пронеслись по залу, и подобно пощечине хлестнули трепетную совесть христианина. Особенно сильно почувствовал это пастор. Перед его глазами поплыли картины пятидесятилетней давности….
- Гражданин, старший лейтенант, - молодой человек замялся и робко переступил с ноги на ногу. – Поймите меня правильно, я ни чего не имею против закона, но принимать присягу не буду.
Начальник прекратил писать у себя в журнале, и поднял на юношу удивленный и суровый взгляд.
- Почему? – хрипло и довольно громко спросил он.
- Потому что я верующий. – твердо отрапортовал новобранец.
- Так-так, - многообещающе протянул лейтенант и отложил в сторону ручку. Затем он встал подошел к полочке и, порывшись в бумагах, вернулся к столу с небольшой папочкой. Он ее открыл, немного полистал, а потом с удовлетворением закрыл, и произнес: - Значится Евангельский?
Молодой человек почувствовал, как у него от этих слов засосало под ложечкой. «Да»,- еле заметно качнул он головой отвернувшемуся лейтенанту.
- Ну, что же мы будем с вами делать? – с каким-то сочувствием в голосе спросил начальник, вселяя надежду в юное сердце, и так испепеляюще посмотрел на него, словно хотел сказать, что непременно мы с тобой что-нибудь сделаем. Под этим взглядом юноша побледнел и покачнулся.
- К неприятностям готовы? – сквозь шум в ушах услышал он еще один вопрос.
- Развелось вас дармоедов, как червей, давить вас некому. – Ворчал себе под нос лейтенант, составляя протокол. – Ничего, скоро вымрете, как мамонты. Коммунизм не потерпит таких паразитов на своем теле.
Новобранец стоял, как в дыму. По ребрам ручьями текли струйки пота, голова кружилась, в висках стучали молоточки. В прокуренном помещении приемной было душно и мрачно. Старые настенные часы тикали так громко, что это раздражало и без того натянутые как струны нервы. В голове пульсировала одна мысль: «Даже если на смерть – не отрекусь от Христа. Даже если на смерть, даже если на смерть…»
- Подпиши! – скомандовал ему начальник и пододвинул к нему лист бумаги.
Он машинально подписал протокол и вернул ручку.
- Сержант!!!
Дверь распахнулась и в комнату, чеканя шаг, ворвался человек с опухшим лицом и сержантскими лычками.
- Сержант, возьмите акт и сопроводите этого – он пренебрежительно указал взглядом на юношу – куда следует.
- Слушаюсь! – гаркнул он, пробегаясь глазами по строчкам акта.
Они вышли на свежий воздух.
Сержант толкнул юношу в плечо и спросил:
- Тебя как звать то?
- Толик.
- Ну, Толик, наручники одевать будем?
- Как хотите, я все равно убегать не стану. – смиренно ответил он и протянул ему обе руки.
- Ладно, - махнул рукой мужичок и улыбнулся – я знаю вас, верующих, вы тихие, как ягнята. Побольше бы таких, и быть может таким, как мы стало бы меньше работы. Ну, ступай за мной, нам машину теперь искать надо.
Около получаса они слонялись по расположению части в поисках автомобиля, пока не набрели на развалюху. Это был один из тех армейских транспортов, который все используют, но у которого нет хозяина.
Тряслись по проселочным дорогам они довольно долго. Толику показалось, что это была та самая вечность, о которой он так много слышал, но только без Бога. Если бы мы пошли пешком, думал он, то устали бы меньше, а дошли бы скорее.
Они ворвались в пригород большого города, грохоча и бряцая всеми частями своего авто. Прохожие то и дело, удивленно оборачивались на шум, от чего Толику по временам становилось стыдно, благо стекло у машины не протирали с конвейера, поэтому лицо его разобрать ни кто не мог.
Сержант оказался довольно милым парнем, общительным и добрым, однако упорно отказывался говорить, куда он везет парня. И о Боге он тоже говорить не хотел, хотя было видно, что это его интересует.
- Ты, что же, парень, решил меня без работы оставить?– Полушутя, полусерьезно спрашивал он, - Если начальство узнает, о чем мы тут балакаем, пиши пропало. Скажу тебе честно, у меня нет желания служить сверхсрочную там, куда направляют на службу тебя.
Они подъехали к каком-то военному госпиталю, прошли КПП и задержались в приемном покое одного из многоэтажных корпусов.
В приемном покое было тихо и сумрачно. Несколько деревянных кресел с засаленными подлокотниками, запыленное подобие журнального столика – вот и вся мебель. На большом матовом дверном стекле крупными красными буквами начертано «Психиатрическое отделение».
Так вот оно что, осенило парня, они думают, что я больной.
Главврач оказался тучным в прямом смысле этого слова. Его бледно-серая дряблая плоть свисала неприятными складками отовсюду. Маленькие, близко посаженные, поросячие глазки нервно бегали под набрякшими веками. Редкие пряди тонких обессиленных волос клочками торчали во все стороны и мечтали о расческе. Впечатление, которое произвел этот медик на Толика было просто потрясающим. Юноша буквально остолбенел и остался стоять у дверей. Сержанта и след уже простыл.
Главврач хищно глянул на Толика, булькающе покашлял, сотрясаясь при этом, как наполненный водой воздушный шарик, и пригласил его сесть к столу.
- Ну что, молодой человек, что скажете? – Услышал Толик ошеломляющий вопрос.
- Честно сказать, я думал, вы скажете мне что-то. – Как можно невозмутимей ответил он.
- Я человек занятой, и у меня мало времени, чтобы тратить его на пустые разговоры. Если у вас нет ко мне ни каких вопросов, то отправляйтесь в палату, сестры вам укажут вашу койку.
- Вы собираетесь меня лечить, доктор?
- Обижаете, молодой человек. Как и любое другое медицинское заведение наше отделение является обителью милосердия. Поэтому, сами понимаете, что вам тут ни кто не желает зла. Подлечитесь, окрепните, поправите свою психику и на свободу, радоваться, трудиться, строить светлое будущее.
- Но извините, если это покажется вам дерзким, но я заверяю вас, что совершенно здоров, и с нервами у меня точно все в полном порядке.
- О, с этим позвольте с вами не согласиться. – И доктор поднял свой сарделькоподобный палец. – Скажите пожалуйста, как вы считаете, на небе есть Бог?
- Безусловно.
- Он следит за всем, что вы делаете?
- Вне всякого сомнения. – спокойно отвечал Толик, не понимая к чему клонит этот человек.
- И вы думаете, что Он, непременно, накажет вас, если вы будете делать не то, что Он хочет?
- Да.
- Он рядом с вами и днем и ночью?
- Более того, Он в моем сердце! – Воодушевлялся юноша.
- Вы слышите Его голос?
- Очень часто.
- И что же Он вам говорит, этот голос?
- Много чего. Как правильно поступать, что в жизни есть главное и т.п.
- Ну вот! – удовлетворенно крякнул врач.
- Что вот? – не понял Толик.
- Вот, это значит, что вы серьезно больны, но не сознаете этого.
- И каков же мой диагноз, доктор? – немного резко спросил он.
- Паранойя, и вполне вероятно шизофрения.
Юноша открыл было рот, но от изумления ни чего не смог сказать.
Доктор холодно посмотрел на него и продолжил:
- Все симптомы налицо: параноидальный бред, навязчивые идеи, мания преследования, галлюцинации, неожиданные перемены настроения, вспыльчивость. В изолятор помещают и за более скудный букет. – Самодовольно заключил тот и откинулся в маленьком кресле, от чего то жалобно заскрипело.
Ошеломленный молодой человек остолбенел и не мог выговорить ни слова. Такого поворота событий он ни как не ожидал. Как ловко все объяснил этот врач! Что же теперь со мной будет? – думал Толик, и отчаяние все сильнее сковывало его душу.
Доктор вызвал по коммутатору медсестру, и та не замедлила явиться.
- Проводите молодого человека в общую палату, пусть устраивается. Следующие два года он наш. – с этими словами он подмигнул сестре и попытался весело улыбнуться. Видимо, у него это получилось неважно, потому что сестра ни как не отреагировала на это.
В обширной палате двенадцать коечек, десять из которых заняты, а две аккуратно заправленные ждали своих будущих хозяев. Одна из них как раз и досталась Толику.
Он бросил на нее свои вещи и сам устало плюхнулся рядом. Пришло время осмотреться. В давно не беленном помещении с серыми от влаги углами было душно и неуютно. Резкий назойливый запах хлорамина и каких-то медикаментов, казалось, делает атмосферу почти осязаемой и вязкой. Группа пациентов в полосатых, желтых пижамах, вероятнее всего проживающих тут же, громко что-то обсуждали. Мебели в большой комнате мало, от этого густое и гулкое эхо находит себе здесь приют. Благодаря ему повсюду шум: от каждого шага, слова, вскрика или вздоха. Смежная с коридором стена полностью застеклена, наверное для того, чтобы хорошо просматривалась вся палата, благодаря чему, комната становилась больше и принимала вид аквариума.
«Ну, будем значит тут жить, и тут станем служить Господу, как сказал врач, следующие два года», - думал Толик. «Наверное, пора знакомиться с обитателями», - подумал он и решил послушать о чем тут говорят люди.
Но им видимо было не до него. Один коротышка неопределенного возраста выделялся из группы своим наиболее зычным голосом. Он все время что-то выкрикивал, а когда сестра попыталась покинуть палату, он преградил ей путь и объявил о том, что он протестует против незаконного его заточения и подаст на них в суд, как только выйдет из этого заведения.
Девушка спокойно выслушала, затем невозмутимо отстранила его преграждающую путь руку и вышла.
- И передай своему начальству, что я так все это не оставлю! – Крикнул он ей вслед и возмущенный проследовал до своей койки, чтобы грузно на нее повалиться.
- Зря ты так, Николай. – Заговорил с ним худенький но невероятно высокий парень.
- Будешь молчать, они тебе совсем на голову сядут. Думают на них нет управы! Ну мы еще посмотрим, дай я только выберусь от сюда.
- На их стороне и власть, и сила, что ты сможешь сделать? – Продолжал урезонивать его паренек. – Я давно уже тут, и понял одну истину – нужно вести себя тихо, иначе испытаешь на своей шкуре жестокость этих нелюдей.
- Мр-р-р. – порычал Николай и отвернулся к окну.
Вдруг, на коридоре появилась небольшая группа людей: знакомая нам уже медсестра, маленький человечек в голубом халате, а за ними два здоровенных санитара. Они быстро приблизились и уверенно вошли в палату. Воцарилась гробовая тишина. Все пациенты замерли в ожидании. Что-то сейчас произойдет.
Впереди всех в палату ворвался маленький доктор. Его тщедушное тельце, которое угадывалось под голубым халатом, ни как не гармонировало с большой головой и крупными ушами. Маленькие колкие глазки, что смотрели сквозь двойные линзы очков, придавали его сильно конопатому лицу необычайно хищное выражение. Они как маленькие буравчики сверлили каждого, на кого бы он ни обращал свой взор.
Доктор остановился на середине палаты и стал пристально разглядывать пациентов. За его спиной скромно примостилась медсестра, ее перепуганное лицо явно свидетельствовало о какой-то неприятности. Доктор не спеша переводил взгляд с одного на другого. Когда его глаза вперились в Толика, он вдруг почувствовал внутренний трепет от этих черных и холодных глаз. Ему показалось, что сама смерть пришла навестить его. Это было всего лишь мгновение, и Толик ощутил громадное облегчение, когда доктор перевел свой взгляд на другого человека. Такое же давление испытывал каждый, на ком заострял свое внимание этот страшный человек.
Когда в своих визуальных поисках доктор добрался до Николая, то почти сразу низким скрипучим голосом произнес:
- Этот?
Сестра за его спиной еле заметно кивнула. Как он почувствовал ее согласие ни кто так и не понял, все только услышали его властный приказ санитарам:
- В операционную его.
Затем он резко развернулся и, не говоря ни слова, так же стремительно вышел из палаты, а за ним почти выбежала сестра. Двое громил выволокли с собой ошалевшего Николая. Все вокруг снова погрузилось в тишину.
Толик медленно опустился возле своей кровати на колени и стал горячо взывать к Богу. Он знал, что только молитвой может помочь сейчас несчастному человеку. На него устремились десяток глаз, но он не замечал этого, он молился, и слезы бежали по его впалым щекам.
Когда он обессиленный от нервного перенапряжения растянулся на своей кровати, кто-то тихонько подсел к нему.
- Я много раз говорил ему, что надо вести себя тише. – Чуть не плача сказал кто-то.
Толик поднял голову над подушкой. Рядом с ним сидел тот самый худенький паренек.
- Куда они его? – спросил он.
- На операцию, куда же еще.
- НА какую операцию? – не понимал Толик.
- Наверное, для начала ему удалят аппендикс. – Прозвучал невозмутимый ответ.
- Он, что, жаловался на боли в животе?
- Причем тут боли?! Это метод сломать таких как мы. Если ты бунтуешь, то сначала лишишься аппендикса, потом тебе вырежут грыжу, а затем, если и этого будет мало, то можешь и желудка лишиться. В карточку запишут – рак. Кому ты потом докажешь, что все у тебя было здоровое, когда у тебя выписка из психиатрического отделения?
- А зачем ломать «таких как мы»? – Продолжал недоумевать Толик.
- Такие как мы – политические – всегда были неугодны правительству.
- Что, неужели тут все верующие?
- Был у нас тут один верующий, но его не очень то жаловали, странный он был какой-то. Говорил красиво, но труслив был как заяц. Его начальство припугнуло, а он и выложил им, кто и что говорит в палате. Потом из-за него в жизни нашей были большие проблемы. Конечно же, его потом перевели куда-то, не-то не долго ему пришлось бы мыкаться в этом бренном мире, отправили бы его к праотцам.
От этих слов Толику стало почему-то стыдно, и он опустил глаза.
- Да ты не дрейфь, парень. – По-дружески хлопнул его по плечу незнакомец. – Тут не так уж и плохо. Все будет в порядке.
Через несколько часов к ним в палату привезли Николая. Он был бледен, но в сознании. Его тут же обступили со всех сторон и стали засыпать вопросами. Но он только молча смотрел в потолок, ни кого не замечал, а по лицу его медленно стекали слезы.
Дни потянулись за днями. Толик познакомился уже со всей палатой и соглашался с тем, что это Господь послал его суда на служение. Даже страшные новости, которые он узнал, не сильно опечалили его. А узнал он о том, что двумя годами срок его заключения тут не ограничится. Большинство политических из этой палаты находились здесь уже три года или больше.
В палате все чаще говорили о Боге, и вскоре это стало основной темой для разговоров. Сердца ревностных атеистов размягчались, и они все охотнее слушали истории о Христе, которые им рассказывал Толик.
С надеждой взирал он на будущее, и ему грезились покаяния, и от предвкушения многих Христовых побед кружилась голова.
Но однажды произошло то, что заморозило всю почву, которую Толик так усердно обрабатывал для посева. Все его красивые слова превратились в дым в тот день, в день когда, он не выдержал испытания.
Это был один из воскресных дней, когда медперсонал учреждения сокращается до минимума. За день до этого прошел слух, что привезли какого-то особенно буйного.
Ближе к обеду, когда в палате уже закончили чтение Библии и все готовились к трапезе, открылась дверь и вошла молоденькая медсестра с большой миской похлебки в руках.
- Извините, - обратилась она ко всем в палате, - не мог бы кто-нибудь мне помочь?
Все оторвались от своих занятий и удивленно на нее уставились.
- Дело в том, что пациент в боксе вторые сутки не принимает пищи. Его вынули из петли, и он ведет себя очень агрессивно. Мне так его жаль, но сама я боюсь к нему заходить, не мог бы кто-то из вас войти к нему, и может быть поговорить, или хотя бы поставить еду в боксе?
Наступила короткая пауза, во время которой сестра, опустив глаза, смущенно переминалась с ноги на ногу.
Вдруг кто-то воскликнул:
- А вот, Толик пусть и отнесет. Ему на Земле не уютно, а в боксе, как я понимаю, Небо ближе.
Кто-то хихикнул на эти слова, а другие услышав это тоже стали тыкать в него пальцем и урезонивать сестру, что он – самая подходящая кандидатура, чтобы погуторить с умалишенным.
Такого Толик явно не ожидал, поэтому чрезвычайно возмутился от такого отношения к нему. Ему вдруг стало ясно, что люди решили сделать его козлом отпущения и сунуть в пекло без его желания. «Кто дал им право распоряжаться мной?» – стучало у него в голове.
- И не подумаю! – твердо и непреклонно заявил он.
От этих слов в палате поднялся такой шум, какого давно не видело психиатрическое отделение. Каждый считал своим долгом чем-нибудь оскорбить Толика, за то, что он на словах один, а на деле другой.
«Я бы сам пошел, если бы они не стали меня к этому принуждать», - успокаивал себя Толик и старался не слушать упреков.
Сестра, видимо, уже не рада была, что затеяла все это. Она собралась уже уходить, когда к Толику подошел Алексей – тот самый худенький паренек, с которым он познакомился в первый день.
- Знаешь, Толик, - тихим но уверенным тоном начал он – если бы я верил в такого Бога, в которого веришь ты, то я пошел бы.
С этими словами он догнал уходящую медсестру и взяв у нее из рук миску, вышел вместе с нею в коридор.
В тот момент Толик понял, что даже Господь сейчас смотрит на него с укором. Но самое страшное – это не муки совести, которые последовали за этим, а то одиночество и презрение, которое ему пришлось пережить, как последствие своего недостойного поведения.
В наше время, много лет спустя, Анатолий Васильевич помнил этот день ярче всех других дней своей жизни, и если бы Господь позволил ему пережить его снова, то он, несмотря на людей, оказался бы достойным перед Богом и сделал все необходимое, чтобы делами закрепить то, что начато словом.
Собрание молчало. Никто не пошевелился. Тогда к удивлению всех присутствующих поднялся старый пастор:
- Я пойду к наркоманам.
- Вы, Анатолий Васильевич? – Изумился руководитель молодежи.
- Да. Пишите меня.
На следующий день к наркоманам пошли двенадцать человек, во главе с счастливым пастором.

Если не я, то кто.Проза

Если не я, то кто.
Проза