Стены плача

„Истинно говорю вам: не
останется здесь камня на камне;
всё будет разрушено“. Мф. 24:2

1

- Чтобы увидеть небо – надо поднять глаза, чтобы увидеть землю – надо опустить глаза, чтобы увидеть себя – надо закрыть глаза и обратиться к Богу.
Старый и молодой ессеи провожали уходящее за горы солнце, а с ним ещё один тяжёлый день, чтобы встать на колени и в покое напитать уставшие за день от суеты души. Молитва была делом их жизни, потому что только так они могли соприкоснуться с Богом достаточно близко.
Старый ессей поклал свою руку на голову юноши и продолжил говорить, обращаясь уже непосредственно к нему:
-Я знаю, Боеф, что ты тоже хочешь уйти. Ты остался последний молодой и сильный человек в нашей общине. Мы, старики, уже не можем удержать в своих руках ни меча, чтобы убить врага и ни щита, чтобы защитить себя. Но, я хочу спросить тебя, надо ли это делать?
Старик внимательно посмотрел в глаза юноши, ища ответа не у его пылкой молодости, а в его сердце, в которое он столько лет вкладывал священные истины от Моисея до Малахии, хранимые их народом.
-Отец, ты научил меня владеть не только Словом, но и мечом, и во мне сейчас горит желание исполнения той заповеди, которую я ещё никогда не исполнял – заповедь отмщения. Твой и мой народ уничтожают везде, где он только есть. Даже воды Иордана не в состоянии будут унести всю ту кровь, которая уже пролилась. Безбожные римляне топчат священную землю, которую Великий Бог дал в наследие своему народу и сегодня долг каждого правоверного иудея – встать на защиту своего отечества.
Старик поднял руки к небу и не в силах сдерживать слёзы, воскликнул:
-Слава Всевышнему, что есть ещё такие люди в Иудеи, как мой приёмный сын!
Затем, не имея сил более стоять, он сел на землю и юноша последовал ему, и, немного успокоившись и не сводя взгляда с сына, он медленно стал говорить дальше:
-Много раз я тебе рассказывал,что двадцать три года назад я нашёл тебя в ветхих пеленах недалеко от нашей общины. Все люди знают, что мы – ессеи – не женимся, предпочитая молитвы и воздержания, чем плотские похоти, но часто берём себе детей на воспитание. Вот и тебя кто-то принёс, кому ты был не нужен. Но ты и сам знаешь, что в нашей общине ты не один такой. Все эти годы я воспитывал тебя как родного, быв тебе и отцом и матерью, но самое главное – я вкладывал в тебя все те сокровища, которыми наделил и благословил Единый Бог свой народ - познание своего Создателя. Члены нашего братсва не имеют ничего ценного, кроме того, что нужно на сегодняшний день и я не могу тебе дать в дорогу ничего, кроме воды и сухой лепёшки, но к завтрешнему закату солнца и это исчезнет, одно же должно остаться с тобой, как и в этой жизни, так и в другой – любовь к Богу и Его почитание.
Старик снова заплакал и теперь его руки в своих держал юноша:
-Отец, почему ты так горько плачешь обо мне? Ведь всех других мужчин провожали на войну с радостью, как героев! – Удивился юноша.
-Боеф, мой мальчик, может долгие годы моей жизни сделали меня глупее, и ты прости мне это, но я сомневаюсь в том, что нужна ли эта война нам?
Брови юноши удивлённо поднялись и он было уже открыл рот, чтоб переспросить, но старик не дал ему это сделать:
-Ты ведь сам знаешь, что люди недобрые из нашего народа не хотят прекращать её, и уже сейчас делят власть в Иерусалиме, желая завладеть храмом не в рвении молитвы, а только ради обладания его сокровищами. Они до того увлеклись дракой между собой, что не понимают какая беда их ждёт – ведь противостоять римлянам – это безумие. Вся земля в их власти и горстка нашего народа для них – ничто...
-Отец, - воскликнул юноша, перебив его, чего никогда не делал, - а Самсон, Гедеон, Давид – ведь они побеждали в ещё большем меньшинстве!..
-Побеждали, и другие побеждали, пока были послушны Богу, но в сегодняшних грызущихся между собой храмовых партиях, не останавливающихся перед кровью друг друга, Бога быть не может! Ты сам слышал о двух наших братьях-ессеях, когда они встретились в битве между собой и только узнав друг друга остыли от ярости и одумавшись стали молить других о прекращении братоубийственной бойни, но были заколоты начальниками обеих сторон.
-Но на войне всё бывает.
-Но не на той войне, которую ведёт Бог! Галлилея пала, Иудея разграбливается и уничтожается, но самое важное в том, что эти беды от рук римлян призвал на себя Израиль сам, своим дерзким непослушанием Всевышнему, обратившись к тщеславию, гордости и делам плоти. Но я не удерживаю тебя и даже не хочу этого делать, потому что ты исполняешь то, что должен исполнить.
Старику не хотелось больше расстраивать юношу, но то, что он сказал, то он должен был сказать, чтобы предупредить сына и открыть ему немного глаза на действительность. Ему хотелось, чтобы он не стал орудием братоубийства в руках злых людей, а чтобы мог, как и планировал, добраться до Иерусалима, или другого ещё не поверженного города Иудеи и попасть в действующую армию, а для этого ему необходимо миновать как римские карательные отряды, так и всякие местные разбойничьи шайки, питающиеся на пожарище войны. Больше же он хотел направить сердце сына на поиск того, что ищет сейчас он сам – истины. С приходом войны все бросились завоёвывать свою свободу, растрачивая в крови и злобе так долго обретаемую до этого добродетель, он же – задумался. Многие годы были посвященны им к созданию на основе писания образа Мессии – Спасителя иудеев и... всего человечества. Раз за разом он сверял места священного Писания и к его удивлению Мессия становился для него не великим и могущественным государственным царём, а нежным и терпящим обиды и унижения, уготовленным на жертву Агнцем. Познав образ Мессии он ему последовал, ведь ожидание чего-то начинается с подражания ему, и первое, что он сделал - принял войну со смирением, не давая ей пожрать себя своими челюстями гнева и зубами ярости, и получил столько благословений, что сам не мог в это поверить. Но сомнения в правильности пути не давали ему покоя, а война не давала времени и возможности поставить всё на свои места. Теперь же он должен был расстаться, и быть может на всегда, со своим приёмным сыном, которому посвятил всецело остаток своей жизни. Его сердце разрывалось у него внутри от тоски расстования и от того чувства, что что-то не досказал, что-то не дообъяснил, в чём-то не до конца наставил, но он ничего не мог поделать, следуя этому страшному течению жизни. А, может, это были просто чувсва? Но чувства не присущи ессеям.
Благословив сына в наступивших сумерках, он проводил его за деревню, где распологалась их община.
-Отец, я благодарен тебе за всё. И даже, если бы у меня были настоящие родители, то я не любил бы их так, как тебя. Ты подарил мне своё сердце и я постараюсь его сохранить чистым. Как только кончится война,.. - здесь юноша на мгновение запнулся,- то я обязательно вернусь в наш общий дом – общину ессеев.
Они ещё раз обнялись и юноша ушёл в ночь с желанием отстоять землю предков, святой город Иерусалим и храм Творца и Бога – Яхве.

2

Знакомыми тропами он спустился в долину и здесь уже не чувствовал себя в безопасности, как в знакомых ему с детства горах. Долина жила своей, присущей только ей, жизнью: её особенные ночные шорохи и звуки, крики диких птиц и животных, само небо и сама земля настораживали юношу и заставляли его лишний раз напряжённо вздрагивать. До Иерусалима было километров семьдесят и часть пути он хотел пройти этой ночью, а также переплыть через Иордан делящий Перею с Иудеей. Остальную же часть дороги – следующими ночами. День он предпологал использовать для отдыха, чтобы не попадаться на глаза врагу.
Переплыв Иордан и оказавшись в Иудеи он шёл держась параллельно дороги, но так, чтобы его с неё невозможно было увидеть. Деревни огибал по большой дуге, не давая учуять и услышать себя собакам. Вдалеке он видел одну пылающую деревню, несколько раз по дороге проносились вооружённые всадники, а один раз ему пришлось взяться за камни и прогнать стаю одичавших собак.
На второе утро он нашёл себе укромное место среди больших и острых камней невдалеке от небольшого поселения и, помолившись Богу, тут же уснул.
Проснулся он, когда солнце уже стояло в зените и камни не могли его укрыть от его палящих лучей. Он доел свой хлеб, допил остатки воды и, выглянув из-за камней, с любопытством посмотрел на десяток глиняных домиков со множеством к ним пристроек. Большей частью иудейские деревни были сравнительно крупные: до тысячи и более жителей по причине войн и частых набегов кочевнков и разбойников, и подобные – малолюдные поселения, были исключением.
Сразу, что бросилось в глаза юноше – это то запустение, которое было в деревне. Ему захотелось, раз там никого может и не быть, зайти в поселение и за имением множества свободного времени, всё осмотреть. Он медленно пошёл к домам, прислушиваясь к сухому и жаркому ветру несщемуся через поселение к нему, но до него не доходили ни человеческие голоса, ни блеяние овец, ни лай собак и никакие другие звуки, говорившие бы о присутствии там человека.
Боеф зашёл в первый дом и с ужасом выскочил обратно на воздух: все стены и пол его были запачканы высохшей кровью, а смрад мертвячины вырвался за ним в распахнутую дверь, но самих трупов он не увидел. В следующие дома он уже заглядывал осторожно, а там, где двери уже были открыты и не так смердило, он заходил вовнутрь и перед глазами его представала та же картина, что и в самом первом доме: всюду кровь и разграбление, но мёртвых он так и не нашёл. Из скотины не осталось даже собаки, только огромные загоны говорили о том, что когда-то здесь было много овец, а к ним трудолюбивые руки.
Он вышел на другую сторону деревни и увидел человека лежащего на свежей земляной горе. Его волосы, тело и одежда были запачканы землёй и густо покрыты пылью. Он лежал на животе раскинув руки. Подойдя поближе к нему, Боеф понял, что он лежит на большой могиле.
Боеф приблизился к нему ещё ближе, но человек не подавал никаких признаков жизни и только ветер колыхал на нём грязные и слипшиеся волосы и изорванную одежду. Он окликнул его и , не получив от него ответа, подойдя, тронул за плечо. Человек застонал и, подняв от земли голову, хрипло спросил:
-Кто здесь?
-Иудей.
-Вода ...есть?
-Нет.
Человек вновь застонал и уронил голову на могилу.
-У меня осталось несколько маслин, возьми, съешь, они могут освежить твой рот.- И Боеф протянул ему их, открыв кожаный мешочек.
Человек встал на колени и с жадностью стал жевать плоды, отвернувшись от юноши. Но Боеф успел заметить на его пыльном и грязном лице засохшие следы от слёз.
-Кого ты здесь похоронил?- спросил Боеф человека, когда тот съел маслины и протянул ему назад мешочек.
-Свою кровь.
Юноша вздрогнул, хотя догадывался, какой его ждёт ответ.
-Здесь лежат все: мои дети, жена, родители, братья и сёстры со своими семьями, - продолжил человек хриплым голосом, - вся моя кровь.
-Это сделали римляне?
-Да, здесь были их передовые отряды.
-Бог спросит с язычников и безбожников и эту кровь. Я иду в Иерусалим, чтобы сражаться с врагом и сохранить для Израиля мир. Пойдёшь со мною мстить римлянам? Твой гнев не должен остаться без плода.
-Вчера утром я пришёл из Иерусалима, оставив свою службу в храмовой страже, надеясь найти мир у себя дома, но мира больше нет нигде в Иудее. Какой мир хочешь защищать ты? Бог более не властвует над Израилем.
Человек встал на ноги и посмотрел ещё раз на общую могилу, в его глазах было столько скорьби, сколько Боеф не видел ещё ни раз в своей жизни. Он думал, что человек скажет ещё что-нибудь, но он, даже не посмотрев на него, пошёл в сторону небольшого и ухоженного сада, раскинутого вдалеке, вокруг источника воды. Рассудок, затуманненый горем, только сейчас напомнил ему о том, что рядом есть вода и она струится между тех деревьев и пальм, которые сажал когда-то он и его отец.
Юноша медленно пошёл за ним, желая так же освежиться в прохладе сада, наполнить водой меха и, быть может, найти несколько плодов, которыми мог бы поддержать в себе силы, но больше его притягивал этот человек и его горе, в котором он надеялся, по своим силам, успокоить его. И те его последние слова...
Здесь, в долинах Иордана, богатых в сравнении со всей Палестиной влагой и многими источниками, можно часто встретить такие обработанные и цветущие сады. Для своих хозяев они рождают не только сочные и нежные плоды, но становятся местом отдыха, радости и местом печали.
Человек жадно пил воду, опустив голову в ручей. Боеф подождал когда он напьётся, а потом сам сел к ручью и, черпая воду полными пригорошнями, тоже утолил свою жажду.
-Всевышний сегодня свёл меня с тобой и твоим горем, - произнёс Боеф сев на сочные травы напротив человека и открыто посмотрел ему в глаза. - Я сам никогда не терял таких близких людей, но я могу немного понять твои переживания и боль. Меня зовут Боеф и я из общины есеев. – Юноша протянул руку и твёрдо сказал: – Будем друзьями.
Юноше проишлось выдержать тяжёлый и измученный взгляд мужчины. Наконец его потрескавшиеся и кровоточащие губы с трудом оторвались друг от друга:
-У меня нет больше имени, ессей, я умер вместе со своей семьёй, и это – мой обет Богу.
-Тогда я буду звать тебя – Страж, - нашёлся юноша и крепко пожал протянутую руку, но не отпуская её тут же, придавая словам своим участие, спросил: - Прости, но почему ты оставил храм?
-Он осквернён. – Мужчина высвободил свою руку из его руки и стал умывать лицо.
-Как может быть храм осквернённым, когда в Иерусалим сходятся все воины Израиля? Кто мог это допустить?
-У Израиля не осталось воинов, а только разбойники и хищники. – Солнце искрилось на увлажнённом водой лице мужчины и на Боефа смотрел уже совсем другой человек – отважная и волевая личность. В храмовую стражу выбирали из многих тысяч храбрых воинов. – Мой отец и все мои предки из поколения в поколение хранили покой царей и храма. Этой землёй, на которой ты стоишь, царь Ирод наградил моего отца за верную ему службу – он был одним из его телохранителей. Поэтому, ессей, мне приходилось видеть множество битв и сам я побывал во многих сражениях оттачивая своё умение убивать, и я знаю, что такое воин, армия, полководцы - и всего этого у Израиля сейчас нет. У него нет ни царя, ни храма, ни первосвященника, ни Бога, а остались только одна смерть и разрушение. В Иерусалиме к власти пришли преступники, бросили жребий и выбрали в первосвященники малоумного крестьянина, чтобы самим вволю управлять разбоем и грабежами. В Иерусалиме сейчас проливается больше крови, чем её проливают римляне. Это всё, что я могу сказать тебе за твою доброту, а теперь – оставь меня думать о моей семье.
Человек встал и пошёл в другой конец сада, обращая к небу свой взор. Боеф, набрав в меха воды и собрав с деревьев зрелых плодов, пошёл к тем камням, где отдыхал, чтобы опять дождаться ночи и двинуться в путь. Он верил стражу, верил каждому его слову, потому что также говорил ему отец, который, благодаря своей мудрости, о многом догадывался. Но ему хотелось верить в то, что Бог ещё не окончательно оставил свой народ и поспешит ему на помощь.

3

В Иерусалим он пришёл утром, смешавшись на дороге с людьм спешащими укрыться от римлян за стенами одного из самых сильнейших и укреплённейших городов Азии, и с теми, кто шёл туда совершить наступивший праздник опресноков. Ещё когда он был ребёнком, ему приходилось бывать в Иерусалиме со своим приёмным отцом и святой город поразил его тогда своим могуществом и красотой, а сейчас, при скоплении в нём многих сотен тысяч человек, город и его окрестности казались чем-то неестественным по величине и грандиозными в величии, внушая здесь чужому и одинокому человеку его ничтожество и бессилие.
Вначале Боеф решил осмотреться и прислушаться. На рынке он без труда и без платы получил еду, так как был ессей. Ессеи, стоя выше фарисеев и саддукеев в святости, чистоте и исполнениии Пиасния, считались у иудеев самыми благословенными Богом людьми. Не каждый мог выдержать тот образ жизни, который они вели, жертвуя свой дух и свою плоть в безропотное служение Иегове. Их уважали и любили, у них спрашивали совета и им раскрывали души, перед ними трепетали за их близость с Богом, им жертвовали за их жертвеннсть и благочестие. Было за честь накормить и дать ночлег ессею, оказать такому человеку божьему услугу и внимание. Ессеи же воспитывали себя принимать всё это без гордости и надменности, проявляя простоту сердца и показывая доверие души.
Не смотря на раннее время всюду, один за другим, по улицам проходили вооружённые до зубов отряды подчиняющиеся новому правителю Иерусалима – Симону и выискивающие своих внутренних врагов, так как иудеи в Иерусалиме разбились на три дерущихся за власть лагеря. Симон же пока владел большей частью города. Зелоты – ревнители иудаизма и ярые противники Рима заняли храм и его стены под предводительством Элиазара, притесняя священников и левитов и разграбливая его богатства. Третью партию возглавлял Иоанн в ряды которого собрались разбойники со всевозможных мест Иудеи, Идумеи и других провинций. Они грабили и жителей города, и тех, кто искал укрытия от римлян за его стенами. Симон же творил злодеяний не меньше, жестоко убив видных первосвященников и влиятельных людей Иудеи. Между собой партии вели настоящую войну, строя друг против друга башни в центре города и возводя стены.
Город наполнял хаос, страх и кровь. У кого оставалось хоть ещё немного трезвого разума, то они покидали город на милость приближающейся римской армии, но большинство, будучи запуганно как соплеменниками, так и беспощадными римлянами, всё же оставались на месте, надеясь на меньшее зло.
Всё это Боеф успел услышать и увидеть, пока пробирался к храму, чтобы предстать пред алтарём и созерцать святилище. За весь путь его несколько раз обыскивали и пропускали дальше, но чем ближе приближался он к храму, тем пустыннее и разрушеннее становились места – здесь не один день шла борьба между раздробленными религией, властью и насилием иудеями за его обладание.
Наконец он достиг стен храма, которые видны ему были ещё на подходе к городу, поражающие своей мощью и величием. Несмотря на осаду храма со стороны Симона, в храм несколько раз в день пускали людей для приношения жертв и священнодействий. Простояв какое-то время под его стенами, но не у главных ворот, Боефа и ещё огромное множество людей обыскав, впустили вовнутрь. Из разговоров юноша понял, что им всем очень повезло в том, что они все в этом месте не попали ни под обстрел и ни под штурм стен, но это везение сопровождало их недолго и когда они все были у жертвенника на огромной площади залитой кровью жертвенных животных и погибших от стрел и камней людей, то одного из них настигло одно из копий запущенных из копьеметательных машин со стороны осаждающих. На храм летели камни и стрелы, осаждаемые отвечали им в ответ. Жертвоприношения и служения продолжались, а Боеф смотрел на измученных левитов, на запуганных священников и теряющих надежду жертвующих и понял то, что говорил ему отец – народ, забывший о Боге, истребляющий себя изнутри, никогда не устоит перед противником, потому что уже отдан в руки врагу.
Принесённное в жертву тут же отбиралось зелотами и изжиривалось ими в пищу. Они не стеснялись ни вином и ни своим безудержным веселием. Храм и все его святыни были осквернены их злодействующим присутсвием, на жертвующих они смотрели как на скот, наслаждаясь на их глазах развратом в святых стенах.
Сердце юноши негодовало при виде всех этих беззаконий и богохульств. Ему не раз приходилось раньше слышать, что даже язычники приходили в трепет и в умилении содрагались душой при виде святынь и богослужений Единому и Всемогущему, а здесь сами иудеи, окунув сердца свои в нечистоты, хулят и ругают имя своего Создателя, превратив храм в пристанище разбойников и насильников. Он готов был вот-вот броситься на любого вооружённого зелота, но находясь в покорной и запуганной толпе, ему приходилось тушить свой гнев всеобщим страхом и смиреньем. Не в его силах было что-то изменить, не его юному уму было дано познать происходящее.
При выходе за стены храма его окликнул один из охранников:
-Эй, парень, не ессей ли ты?
Боеф, выступив из потока людей покидающих храм и стараясь придать своей внешности и виду смирение, ответил взглянув в глаза:
-Да.
Охранник–зелот приблизился к нему, пряча ехидную улыбку в своей густой и неухоженной бороде.
-Разве ты не останешься здесь вместе с нами, чтобы разделить с истинными иудеями все страдания за Всевышнего? Среди наших воинов много твоих братьев-ессев. Почему же ты так спешно покидаешь это святое место?
-Потому, что не желаю огорчать своего Создателя своим присутствием здесь, – храбро ответил юноша не желая молчать и соглашаться с беззаконием. Он не боялся ни пыток, ни смерти, ни унижений, он только страшился оказаться непослушным Богу.
Оскорблённый воин стал медленно опускать свою пику ему на грудь, а его друзья, наблюдавшие всё время за ними, стали потихоньку подходить к ним.
-Я люблю видеть кровь ессев, - проговорил охранник, багровея в лице и упираясь пикой в грудь юноши, - и смешивать её с их же собственным дерьмом.
Но медленно просачивающаяся в узкую щель ворот на случай нападения, и до этого пассивная человеческая масса, вдруг преобразилась и превратилась в людей, нашедших в себе ещё какое-то достоинство заявить о себе. Готовый погибнуть от руки разбойников молодой, храбрый и богобоязненный ессей возбудил в них ревность отцов о Боге, Его святости и силе. С них вдруг спала пелена страха, отчаяния и скотского повиновения. Здесь были и крестьяне и горожане, богатые и бедные, близкие к Иерусалиму и вдалеке от него рассеявшиеся, здесь были рабы и господа, грабители и воины, старые и молодые, больные и здоровые, но всех их объеденял Единый Создатель, Творец и Предвидец, перед Которым благоговели их сердца и растворялись скорбно души в крови приносимых в жертву животных.
По вмиг остановившейся толпе прошёл ропот и она сомкнулась стеной за спиной юноши–ессея. Пика в руке прижатого к стене охранника дрогнула, но он, думая дерзостью напугать толпу, крикнул:
-Убирайтесь отсюда, пока я не заставил вас пожирать друг друга.
Но его слова оказались искрой поднесённой к высушенной тиранией и унижением траве. Толпа, словно вечность ждавшая этого, как по команде ринулась на нестоль уж и малую, но несплочённую перед гражданскими охрану. За нескольк минут все воины оказались заколотыми своим же оружием, но со стороны храма на дерзнувших сопротивляться бежал уже многочисленный отряд, а с внутренней стороны стен на них стали сыпаться стрелы, легко поражая незащещённые бронёй и щитами тела.
Всё это время Боеф стоял на том же месте, на котором стоял перед охранником. Он старался понять происходящее, хотя и так всё было понятно, но он не знал, где должно быть его место в этом городе, на этой святой земле, в этом мире для многих из рядом с ним дерущихся переходящего в вечность.
Ворота раскрылись во всю ширину и весь народ бросился прочь из этих ощетенившихся стрелами и копьями стен, увлекая за собой Боефа. Но здесь их в полном вооружении встретили осаждающие храм, решив, что это осаждаемые предприняли сделать вылазку против них. Первые ряды ещё недавно жертвующих, тут же за воротами рухнули под градом стрел, но обезумевшая толпа продолжала свой смертельный бег под защиту, как она думала, осаждающих. Когда же, поредев наполовину, народ понял, что происходит, то все разом метнулись в сторону, к разрушенным междуусобицей улицам прилегающих к храму, чтобы скрыться за развалинами домов. Здесь пришлось пробираться не только через завалы, но и через множество непогребённых трупов, так как в эту часть города было опасно заходить и единственными жителями этих мест были бездомные собаки объедающиеся человечиной. Здесь было пространство, где шла кровавая борьба за обладание властью над городом, храмом и их сокровищами.
Разбиваясь на множество кучек, они из окольцевавших на множество стадий храм руин, просачивались в гудящий многотысячным ульем город. Всего через несколько дней сам город будет взят римлянами под предводительством Тита в огромное, словно стальное кольцо, под безжалостным давлением которого в живых отсанется совсем немного. Он станет городом обречённых, потому, что как он отверг Сына Бога, так и Бог отверг его. Римляне превратят его в пустыню, оставив несколько камней в напоминание о праведности и могуществе божьем и исполнении Его судов.

4

Оказавшись вне опасности, Боеф пошёл по переполненным народом улицам вглубь города потрясённый мыслями о происшедшем. Он не боялся за свою жизнь так как верил, что он полностью принадлежит Богу, но страх посещал его всё сильнее в том, где искать во всём этом хаосе правоты перед Всевышнем, под какие знамёна встать для Его славы?
Держась больше в тени, он дом за домом, улицу за улицей обходил то одну часть города, то другую. Люди, прибывающие с павозками и даже со скотом под защиту города, искали среди горожан своих родственников, знакомых, близких, друзей, чтобы найти какую-нибудь крышу над головой. Кто же не имел надежды обрести себе временное пристанище в домах горожан, искал себе ночлег за плату на постоялых дворах, или ставил палатку на более обширных улицах прямо под небом. Боефа оставил ночевать без платы на своём постоялом дворе один богобоязненный иудей, когда тот спросил о такой возможности.
Хозяин постоялого двора верил в то, что ессеи приносят с собой благословение и счастье, к тому же сегодняшний ужин он собирался разделить со многими интересными людьми, где должны были решиться многие вопросы и для него самого, и благочестивый ессей был к самой стати. Он сам вышел позвать Боефа к столу, разыскав его среди множества всевозможного народа скопившегося на постоялом дворе и занимающегося каждый своим делом: кто-то, утомлённый дорогой укладывался на ночлег; кто-то только начинал готовить ужин и разводил огонь, а другие уже этот ужин доедали, кто-то что-то искал, кто-то с кем-то договаривался, одним словом – то место, где собирался разного рода люд, жило своей жизнью. Постороннему было бы трудно найти здесь нужного ему человека, но хозяин без труда отыскал Боефа, собирающегося уснуть под чье-то телегой. Он пригласил его поужинать в свой дом и юноша не отказался, хотя уже был накормлен добрыми людьми.
Гости хозяина уже стали понемногу сходиться и распологаться на подушках у низкого стола. Из уважения к некоторым гостям, к которым причислялся и юноша-ессей, вина на стол не подали.
Первым общую беседу начал сам хозяин, разламывая по традиции на всех хлеб:
-Сегодняшние разговоры о битве в храме, перебили даже панические речи о приближающихся римлянах. Говорят, что один молодой ессей всего в двух словах возбудил народ к подвигу, а свидетели утверждают, что чувствовали, как Всевышний наполнил их сердца отвагой, а руки силой, когда говорил этот избранный Всемогущим святой.
Все гости посмотрели на Боефа, догадываясь, кто это может быть. Юноша ни чем не показал, что это внимание к нему его как-то взволновало: он продолжал сидеть прямо, углубившись мыслями в себе.
-Жизнь научила меня уважать каждый взгляд на почитание Творца, если он имеет здравый смысл, и двери моего дома всегда открыты для каждого желающего поделиться своими убеждениями, – продолжил хозяин, убедившись, что присутсвующий среди них ессей достоин молчания.- Даже сейчас, перед лицом смертельной опасности для всего нашего народа, мы нашли время вновь собраться, чтобы вознести хвалу Вседержителю и прославить Его имя, так как нити всех жизней в Его справедливых руках.
Весь стол произнёс: «Аминь», и хозяин пригласил всех принять пищу. Когда голод стал постепенно покидать гостей, хозяин обратился к одному из них:
-Иаир,ты не притронулся к еде, что-нибудь ни так?
-Прости меня, Леви, но я пришёл лишь попращаться. Моя семья ждёт меня - рано утром мы покидаем город, – ответил ему мужчина с другого конца стола.
Хозяин при этих словах слегка сник и печально покачал головой:
-Ты всё-таки в это веришь?
-Не могу не верить словам Господа Иисуса, да и ты сам видишь, что всё идёт к тому, что город падёт, а с ним и люди – слишком далеко зашло безумие народа забывшего своего Творца.
Слова мужчины показались Боефу знакомыми и похожими на слова отца и на свидетельство его собственного сердца. Он присмотрелся повнимательней к нему, но ничего выделяющегося среди других в нём не заметил: та же борода, похожая с другими одежда. Вот только в глазах, где Боеф учился читать внутренний смысл человека, покоилась душевная теплота, притягивающая к себе.
-Бог не допустит гибели своео народа, - с достоинством заявил после некоторого молчания пожилой книжник, сидевший как раз напротив Боефа.
Сколько раз уже ему приходилось слышать подобные разговоры в которых то один, то другой, то утверждал, то отрицал помощь Бога и складывалось впечатление, что люди попали в ловушку, а их догадки были всего лишь безуспешными попытками вырваться за её стены и судорожное о них царапание. Никто не мог дать ответ происходящему уничтожению Израиля.
-Гибели Своего народа Он никогда не допускал и даже Сына отдал Своего Единородного в жертву за грехи, – произнёс тихо Иаир и поднялся от стола. – Вы много раз это от меня слышали, но не все из вас приняли эту святую Жертву небес принесённую Всевышним для вечного блага наших душ.
Боеф видел по присувствующим, что хоть многие с ним в чём-то и не соглашались, но уважение этот мужчина имел у всех – ему все поклонились и каждый пожелал доброго пути.
Когда он ушёл, начались вновь однообразные беседы и Боеф, выждав немного и без видимого интереса, но твёрдо спросил у хозяина:
-О каком сыне Творца говорил этот человек?
Хозяин немного удевлённо посмотрел на ессея и пояснил:
-Этот человек – христианин, они верят в то, что Мессия уже был и он был Сыном Бога Живого и научил жить людей по своему учению, непохожему на Моисеев.
-А, что он, этот человек, говорил про пророчество о святом городе?
Хозяин вновь вздохнул и также неуверенно покачал головой:
-Их Мессия пророчествовал, что Иерусалим падёт и Израиль будет рассеян по причине его неверия в Сына. Я сльно удивлён, что ты не слышал о христианах, но поверь – что бы ты не услышал о них от других людей, знай одно – их вера крепче, чем стены нашего города и их Мессия в их сердцах сильнее оружия любой армии мира. Иаир – один из последних христиан, кто покидает Иерусалим, остальные ушли давно.
-Твои слова звучат так, словно сердце твоё хочет быть с ними, дорогой Леви, – заметил всё тот же книжник.
-Моё сердце хочет быть с Богом, мой старый друг, мой пытливый дух ищет покоя, а ум – убеждения.Ты знешь лучше меня: сколько мессий заявляло о себе, но ни на долго – кощунство и безбожность этой лжи повергало их в пустоту. Иаир же и те, с кем он верит в их Христа, утверждаются не только численнстью, но и верою, силою Духа, любовью. И у тебя до сих пор нет ни одного существенного доказательства в их непочитании Творца.
-Всё равно я им не поверю, пусть даже их Мессия явится вновь – нам был обещан другой – сильный и могущественный, а не этот Распятый.
Начались прения и Боеф больше ничего не спрашивал и весь остаток вечера провёл в молчании, выслушивая, как и другие, то самого хозяина, то кого-нибудь из его гостей. Далеко за полночь, каждый оставшись при своём мнении, они разошлись по домам.
Утром, когда весь постоялый двор стал приводиться неутомимой жизненой силой в движение подобное муравьиной жизни, Боеф, приняв с благодорением Богу свой завтрак от добрых людей, увидел, как хозяин двора куда-то спешно собирается со своими работниками. Каждому из своих людей он совал то меч, то топор, то что-то похожее на пику, от которых те шарахались в стороны, но всё же получив это из его рук, становились ещё унылее. Хозяин бегал вокруг своего нелепого войска всё громче крича и бранясь, стараясь хоть этим поднять в них боевой дух, но этого у него не получалось и его жалкая горстка работников слабла мужеством на глазах. Ни в одном из них не было видно готовности не то что ринуться в бой, но каждого из них смущал даже вид оружия. Это были простые работники, готовые исполнять любую работу с утра до ночи и вдруг испуганные неожиданным решением своего хозяина. И только один человек, скорее всего сын хозяина, проявлял какой-то интерес к этой затее и бегал между ними с точильным камнем, предлагая подточить местами подржавевшее оружее.
Когда же хозяин, обессиленный пылкими речами к своим работникам, чтобы сдвинуть их как-то с места, уже готов был на них накинуться с мечом при скоплении вокруг этого зреища всего населения постоялого двора, Боеф, пробравшись между множества недовольных зрителей, спокойным голосом, который успокоил и шум вокруг, сказал:
-Добрый хозяин, быть может кто-то другой сможет взять твоё оружие, если ты поделишься своей бедой.
Хозяину, после такого возбуждения, было тяжело успокоиться и отдышаться, но сочуственное внимание такого множества людей, помогло ему достаточно остынуть и собраться с мыслями.
-Причина известна только мне, но я могу поделиться ещё с тобой, святой человек, если это с тобой и останется.
-Да.
Хозяин быстро завёл его в дом и сказал, что его друг Иаир, покинувший сегодня рано утром город со своёй семьёй и другими христианами, подвергается смертельной опасности – при нём были деньги, накопленные несколькими общинами. Но о этих деньгах узнали разбойники, наполняющие улицы города и входящие в армию какой-то местной религиозной партии и отправившиеся их преследовать. А он хочет помочь своему другу, если это ещё возможно.
-В любом случае,- сказал ему тихо Боеф, - ты умрёшь: их больше и сегодняшняя власть в Иудее в руках разбойников.
-Знаю, поэтому и иду, - признался Леви. – Не может сердце моё перенести осквернения. Не может. Жену и остальных детей я уже укрыл, надеясь для себя только на быструю смерть.
Боеф молчал и смотрел на то, как солнце, поднимаясь над тройными стенами города, бежало по его каменым улицам, просачиваясь между глиняными домами.
-Я пойду с тобой, – спокойно ответил он ему и их глаза встретились в понимании. – Мне всё равно уходить сегодня из города.
-Но разве ты пришёл ни на его защиту?
-Для трупа сторожей не нужно.
Когда они втроём: Боеф, Леви и его сын выехали со двора на трёх хозяйских лошадях, их на улице ждал тот самый книжник, сидевший вечером напротив Боефа. Его лицо было в слезах, а за собой он вёл коня с великолепно вооружённым и могучим всадником.
-Прости меня, Леви, - произнёс сквозь слёзы он. – Не один десяток лет мы знаем друг друга, называемся друзьями, одинаково любим Всевышнего, но вот беда за пару часов заставляет забыть многолетнее добро – я весь Верхний город за это утро обежал прячась от тебя и от твоей верности дружбе.
Леви спрыгнул с коня и обнял друга, он был младше старого книжника лет на пятнадцать и годами приближался где-то к шестидесяти, но ещё был полон физических сил и решимости.
-Ты знаешь, что Иаир был моим злейшим противником и весть о его беде меня даже обрадовала, но Боже, сколько желчи эта злая радость во мне открыла, Леви! Пусть простит он меня за этот грех, пусть знает, что и у меня есть душа, готовая подобно его душе сострадать и каяться. Иаир, Иаир - своим учением, ты не даёшь мне покоя.
Слёзы потоком текли по его старческому лицу увлажняя покрытую сединой бороду.
-Возьми себе в помощь моего сына. - Старик передал удила в руки Леви. - Пусть кровью разбойников он смоет мою вину.
Леви быстро, насколько это можно было в подобной спешке и искренне поблагодарил его и они, по мере возможности, поскакали по узким улочкам города переполненым народом. Выехав через некоторое время за его ворота они, сперва по дороге в Дамаск, а потом, свернув в сторону, помчались ведомые Левием.
-Я надеюсь, - прокричал Левий за весь их путь из города, - что эти разбойники не знают наверняка, по какой дороге пойдёт Иаир и они будут их искать по нескольким дорогам, а если я ошибаюсь – то мы уже опоздали.
-Ты очень ценишь этого человека, что даже свою жизнь готов отдать за него? – спросил Боеф Леви, когда дорога немного опустела и они могли свободней скакать.
-Это - мой друг. – Был ответ.
На какое-то время наступило молчание, но затем Леви продолжил разговор:
-Ты не должен думать, дорогой ессей, что Иаир – отступник нашей веры, нет, это – несовсем правильно. Просто для него и других верующих в Мессию уже пришедшего, Писание исполнилось и Бог воплотился в Грядущего.
-Но где он, Мессия? – почти с улыбкой спросил его Боеф. – Где Его власть и царство?
-Умер. Вернее – его убили.
-Убить Мессию? – Для Боефа в этих словах весь разговор казался закончнным, но серьёзность в лице Леви, немного возбудили в нём интерес. – Кому нужен мёртвый Мессия?
Задав этот вопрос Боеф вспомнил своего отца, его непонятные иногда ему рассуждения о Мессии и пророчествах.
-Он стал жертвою для верующих в Него, совершенною духовною жертвою, на совершенном жертвеннике веры. – Как можно понятнее объяснил Леви, что много раз слышал от Иаира о той вере от которой был недалёк сам, но которую сомнения и укоренившиеся убеждения всё не давали принять. – Вы – ессеи, в чём-то на них похожи, исполняясь лучше послушанием, чем приношением жертвы. Вы давно не подчиняетесь первосвященикам, не почитаете храм должным образом, имея в своём внимании самого Творца. За это народ вас и любит и чтит во многом выше, чем кого-либо в Израиле, но разница между вами, как это вижу я, в том, что у вас святость достигается долгими годами и упорным над ней трудом, а теряется у многих, как это показала война, очень быстро. У христиан же, и я этому свидетель – их преображает вера в их Мессию и раскаяние перед Всевышним, чуть ли ни мгновенно, а отдают это они приктически никогда, даже перед угрозой смерти.
Такое сравнение сильно кольнуло Боефа в сердце и он непроизвольно отвернулся от Леви.
-Прости меня, добрый ессей, но я тебя, видит Всевышний, не имел в виду, – искренне покаялся Леви, почувствовав себя виноватым. – Ты уже убедился, что я человек открытый и часто говорю, что вижу, не сразу замечая, что этим кому то приношу вред.
Но Боефа обидели не столько слова Леви, а сама действительность того, что тот сказал. Какое-то время они молчали, так как разговор на скаку сильно утомлял и была необходимость перевести дух.
-Царство же их Мессии ты можешь увидеть в них же самих – их чистота сердца и святость. Духовное царство – так можно это назвать. Их возрождённые в жизнь с Богом души уже находятся в руках Создателя, – продолжил Леви, держа своего коня как можно ближе в Боефу.
Юноша ответил не сразу, что-то обдумывая про себя. Его ум был научен всё услышанное просеивать через сито Священного Писания, оставляя, таким образом, при себе истину.
-Знаешь, добрый Леви, нечто похожее я уже слышал, но от своего отца: то, что если мы хотим в вечности жить духом, то и здесь должны подчиняться тем законам, которые для него были установлены Всевышним.
Леви довольно улыбнулся и умудрился похлопать юношу по плечу:
-Иаир нашёл бы в тебе интересного собеседника, дорогой мой ессей, жаль, что вы не встретились раньше. Я не знаю, что ждёт нас впереди, но я признаюсь тебе, что большей любви к Создателю чем у Иаира и ему подобных, я не встречал ни в ком другом. Набожности – да, показной веры – тоже, гордости за познание – сколько хочешь, но вот любви, просто чистой, искренней любви, без лицемерия, без хвастовства – редкость. Но ты не обижайся на меня за такие откровения души, и не думай, что я не ценю веры ессеев – нет, напротив, встреча с тобой взбодрила мой дух, и для меня было большой честью увидеть тебя в моём доме.
Боеф понимал, что душа Леви находится в постоянном поиске истины и в этом деле он был не новичок, сделав для себя уже многие выводы. Сам Боеф старался не допускать близко к себе всё услышанное от Леви, но в его словах о новой вере, что-то всё-таки подталкивало к размышлению. Но дорога стала хуже и больше концентрируясь на ней и лошадях, не было возможности продолжить разговор, да и опасная неизестность сгущала мысли только вокруг плотского страха.
Хоть и прошло уже часов пять, как Иаир покинул город, но уйти со всем семейством и домашней утварью он далеко не мог, да и нападать эти хищники могли бы прилюдно только в городе, где была их власть, а сразу за городом, где было много ещё незапуганных людей спешащих под его укрытие или направляющихся в храм по случаю опресноков, они бы не решились, давая им отойти подальше.
Так оно и оказалось – разбойники их уже нашли, дали отойти подальше от города, неожидано на них налетели, зарубив для устрашения нескольких человек и теперь получали от пораненного Иаира деньги.
Леви на ходу протянул Боефу взятый специально для него меч, но юноша коротко пояснил ему ещё раз, что он оружие берёт только из рук врага. На полном скаку они врезались в гущу ничего не ожидавших разбойников, котрые собирались делить между собой деньги, а потом, по их варварскому обычаю, надругаться над запуганными женщинами и девушками.
Удары мечами сыпались на разбойников с нарастающей в схватке быстротой и они, окрававленные, покалеченные и убитые, копившимся над их головами возмездием в ужастных криках валились в пыль дороги. Боеф, сбив лошадью спешихся врагов, приблизился к крепкому физически всаднику с обнажённым и окрававленным смертью жертв мечом.
В глазах разбойника сперва показалось удивление при виде безоружного противника, но через мгновение его меч уже был занесён над головой Боефа, готовый её расколоть одним ударом. Юноша же, сохраняя полное спокойствие, нырнул под его руку с мечом и обхватив его туловище одной рукой, другой перхватил на своём плече его кисть сжимающую рукоятку меча и в это же мгновение он резко выпрямился, сжимая ногами что есть силы бока своего коня и выдёргивая разбойника из седла и ломая ему на своём плече руку в локте. Через секунду разбойник оказался корчащимся от боли на земле с ужасом осознавая, что его же меч настигнет его самого...
Раненых разбойников тут же, неостанавливаясь, добили, нисколько не обращая внимания на их вопли о пощаде, ни на попытки христиан остановить их жестокое и беспощадное истребление - время диктовало свои законы выживания... Неожиданность и удар с тыла были награждены быстрой победой, к тому же чем-то смешной сын Леви оказался искусным и одарённым воином, участвовавшим до ранения во многих сражениях в передовой армии Иудеи. Сын же книжника, не произнёсший за всё это время ни единного слова, по всей вероятности относился, в чём выделяли его доспехи и манера сражаться, к именитым бойцам города, привыкшим показывать свою силу и ловкость на различных торжетсвах и праздниствах. Они получили местами незначительные ранения и сейчас стаскивали трупы дюжины разбойников в придорожные кусты, стараясь побыстрее скрыть происшедшее от посторонних глаз. Смертельно раненый Леви лежал головой на коленях у Иаира и пристально смотрел ему в глаза.
-Я знаю, Иаир, - шептал он и его слова вырывались с хрипотой и вместе с кровью из его горла, заставляя в них вслушиваться всех окружающих, - что мой поступок противоречит о вашем учении о спасении душ, но прошу, прими это как волю Всевышнего и не забывай нашей дружбы. Пусть ваш Христос, если есть в Нём столько милости, окажет внимание моей семье. Я.., я.. сейчас, перед лицом смерти, боюсь в Него не верить, страшусь предстать перед Всевышним без вашего Защитника...
-Пусть будет Он и твоим, добрый Леви,- прознёс христанин и, с любовью и участием посмотрев на присутствующих, продолжил:- Это не просто слова умирающего человека, друзья, это – прекрасное для нас свидетельство того, кто в вечности хочет остаться с Богом... Леви, только веруй в то, что говоришь, что подсказывает тебе твоё искреннее перед Всевышним сердце.
Левий умер уже на руках у сына и тот, замотав его тело в покрывала данными людьми Иаира, повёз отца в Эммаус, объяснив, что там их родня и есть возможность где похоронить не объясняя преступной для нынешней власти причины его смерти. Сын книжника должен был сообщить скрывающимся жене и другим детям в Иерусалиме о гибели Леви и ещё сегодня им помочь отправиться так же в Эммаус. Все надеялись, что в городе не так быстро кинутся на поиски пропавших вояк, но эти опасения были напрасны, так как к Иерусалиму подходили войска Тита, сына Веспасиана – императора Рима. Уже сегодня Тит будет осматривать стены великого города, что бы начать его осаду, покорить его и уничтожить вместе с жителями...
Боеф, не попрощавшись, только внимательно посмотрев на мёртвого Леви, а потом на Иаира, пошёл своим путём. Он с безразличием отбросил от себя весь пропитавшийся и прилипший к руке запёкшейся кровью меч, словно это не он так недавно им крушил головы хищных людей. Для него уже не существовал ни Леви, ни Иаир и никто-либо другой, его дух, его разум, весь он сам искал сейчас Бога. Ему были безразличны жизнь и смерть, настоящее и будущее. Исполнив какой-то свой долг, он всего-навсего его исполнил, оставляя всё в прошлом.

5

Сколько времени он был в пути, он не мог сказать, хотя знал свой путь, видел наступление вечера; он не смог бы ответить, видел ли он людей в пути, но по лицам почти всех встретившихся ему людей он читал о всё нарастающей опасности. Люди бежали по дороге, сбегали с неё надеясь укрыться в горах, кричали, стонали, извивались в муках неизвестности, корчась в страхе настоящего, ужасаясь за будущее. И чем дальше был его путь, тем чаще приходилось переступать ему через трупы заполонившими дороги к Иерусалиму и его окрестности – это было дело рук вспомогательных войск римской армии, предводительствуемыми различными царьками и вождями, подчинявшихся империи и расчищающими Иудею от иудеев. Пощады не было ни кому, уничтожаем был каждый.
Смеркающееся в ночь пространство долины прорезал полный страдания и боли крик. Боеф, остановившись среди бесчисленного множества изрубленных человеческих тел, которых ещё днём настигло оружие захватчиков по дороге к спасительным стенам Иерусалима, встав на колени в сгустившуюся кровь детей, женщин и стариков, отдавал своё сердце на растерзание скорби. Это был конец его пути, он предстал перед властью смерти своего народа. Если его разум уже раньше понимал, что разрушение Израиля неотвратимо, то сердце это осознало только сейчас. Он с ужасом понимал, что Бог отвернулся от своего народа, придав его мечу врага. В охватившем его разум безумии он стал уходить от дороги, но, пройдя совсем немного, в бесчувствии упал среди камней.
Очнулся Боеф не от палящего утреннего солнца, а от шума голосов доносившихся с дороги – там наживались на смерти мародёры, лишая убитых того, что не успели забрать их убийцы. Тяжело встав, он обвёл страшную картину мутным взором и медленно пошёл дальше от дороги. Кто-то из этих грязных псов, обнажив меч попытался его догнать, но остановился на пол-дороги, не решаясь в одиночестве приближаться к неизвестному человеку; другим же, увлечённым грабежём мёртвых не было до него никакого дела.
Боеф же, сторонясь главных дорог и миновав на своём пути за весь день несколько сожжёных деревень и вымерших троп, шёл к тому месту, где когда-то стал свидетелем чужой скорби, которую пытался изо всех сил понять и облегчить – он шёл к Стражу. Ни где на своём пути он не встретил врага – армия римлян шла всей своей ормадой к Иерусалиму уничтожая всё на своём пути и только местами, в крупных городах, оставляла усиленные гарнизоны.
Вместе с заходящим солнцем он вошёл в сад Стража стпрятанный от людских глаз и нетронутый войной и сел у источника воды. Его горящее и обезвоженное тело жаждало напиться, но его духу это было безразлично. Неизвестно сколько ещё он просидел бы вот так – презирая плоть и саму жизнь, если бы к нему не подошёл Страж. Боеф даже не надеялся его снова увидеть, как не надеялся увидеть больше никого.
В руках у Стража был кувшин, который он наполнил водой и подал Боефу.
- Я знал, что ты придёшь, если Всевышний оставит тебе ещё жизни, а меня захочет видеть среди вас.
К ессеям шли все разочаровавшиеся в жизни, потерявшие для себя её смысл, уставшие от неё и ею обременённые, но в полном отречении от житейской суеты выдерживали не все. Многие сдавались и уходили обратно к людям, в общество, разбитые давлением морали и рвением святости. В последнее время Боеф не раз слышал от отца то, что к внешнему образу истины необходим ещё и образ внутренний, согревающий и наполняющий сердце, который есть совершенный образ Бога и этот образ должен будет явить Мессия перед всеми людьми, ибо время ессев подходило к концу, старые принципы верования облекались в оболочку формальностей и уставов, духовное влияние утрачивалось и ессейство неукротимо шло к тому, чтобы встать в ряд с другими религиозными напрвлниями, доказывая свою несовершенность. Искренние понимали, что необходимо какое-то новое решение назреваемой духовной проблемы в связи человека со своим Творцом и в подтверждение этому словно сама Вселенная давила на их сердца, заставляя искать и думать; само Писание, подобно множеству отточенных божественной мудростью мечей, прооникало при их чтении в их души, внося беспокойство о вечности. Огромнейшее же потрясение для Израиля принесла война. В тот момент, когда его религиозность, казалось, стала превосходить все всевозможные убеждения и настроения людей, Бог словно забыл о нём, отдав Свой народ на никогда до сих пор невиданное уничтожение. Евреи понимали, что это наказание, но за что? За междоусобицы?, за продажность первосвященников?, за отвержения и убийства, принадлежащих к царствующему роду?, за искажение истин?, или стоит за этим что-то другое?.. Но ещё многие века Израиль будет скрываться от этого ответа, убегая от Бога и Его спасительной благодати, отвергая Того, Кого ждёт.
- Спасибо тебе, Страж, за твою доброту и внимание, но насколько же благ Бог в Своих судах и милости – сегодня, в этом море крови, нам это дано познать только через Того, Кого Он отдал в жертву – через ещё не совсем известного для нас с тобой Христа.
Страж не переспрашивал его о каком Христе и почему так убеждённо он говорит, так как ему приходилось не раз встречаться в храме с христианами и сейчас, смотря с доверием на измученного и окровавленного молодого ессея, готового вот-вот провалится в тревожное беспамятство, он понимал, что этот человек пережил некое потрясение в своей душе, известное только ему и его Создателю.
Много сил пришлось отдать Боефу, чтобы прийти в себя, и если прошлую ночь он провёл в бессознании, то эта ночь была борьбой его духа с его плотским умом. Прошло всего несколько дней с тех пор как он оставил общину, но за это короткое время как его ум, так и дух пережили огромные потресения, но оба этих сознания жизни шли с самого начала разными и всё ускряющими своё течение руслами, и вот сейчас встретились, вызвав в нём бурю противоречий. Вся его жизнь была посвященна сознанию своего Творца, он жил Его созерцанием и преклонением перед Ним, через Него определяя свою сущность, но сейчас он себя чувствовал человеком, стоящим на пути огромного, как гора камня, который разрушал всё попадающееся под его мощь. Боеф чувствовал себя бессильным устоять против него и сколько он не метался в своей душе, чтобы укрыться от его разрушения, он везде преследовал его. Окунувшись на какие-то время в сон, перед ним предстала удивительная картина: этот самый камень, в мгновенья пройдя столетья, разрушил многие царства, чтобы через все эти уничтожения утвердить одно царство – божье.
Его ум, его познание принимали то, что это царство уже было утрвержденно Христом в котором каждый уверовавший в Него становится царём и священником, царствуя над грехом и преклоняясь пред божественной святостью. Это царство не было видимо плотскими глазами, его границ невозможно было достичь не шагами, не расчитать днями, его богатсво и величие не имело сравнительных цен и достижений человеческой мудрости и разума. Это царство не находилось в сфере влияния и понимания человека, так как утверждал его и правил в нём сам Бог, и путь к этому царству был только через Спасителя. Боеф услышал об этом от Иаира и мысль божья, Его откровение, Его действия запали ему в душу и его любовь к Творцу способствовали растворению этой вести в его душе.
Утром, когда заря, несмотря на войну, начала распускать свой цветок жизни над пробуждающимся от ночи миром, Страж, проявив настойчивость, увёл его в горы, где можно было оставаться незамечеными от неожиданного врага. Горы стали на время неким укрытием для оставшихся в живых, куда римляне пока ещё не очень решались заглядывать. Пещеры, ущелья, неприступные для армии природные высоты становились для выживших временным прибежищем. Благоразумные бежали как можно дальше, чтобы не стать верной жертвою беспощадного врага. Страж хотел провести ещё одну ночь у семейной могилы, поэтому они не уходили далеко, найдя для себя небольшое углубление в расщелине скалы, где много беседовали о Боге, тяжело преживая настигшую Израиль беду. Это был не просто разговор двух мужчин, это были две боли, которые мог утешить только Всевышний.
На следующую ночь, когда они, скрываемые её необъятной тенью спустились вновь к подножью гор, Страж, набросав в каждый дом соломы, поджёг селение. Родная кровь, пропитавшая стены и полы строений не давала ему покоя, вызывая страдания души. Враг ворвался в их дома глубокой ночью, поэтому каждый был убит в своём жилище, в своей постели, на глазах своего близкого.
Когда они стали уходить от-туда по иссякшей жизнью дороге ведущей в Иерусалим, оставляя за спиной великий город, Страж печально запел ту песню, которую не раз слышал в храме от левитов, песню покаяния перед Всевышним, о Его праведных судах над отступившими от Него и любви к тем, кто отдаёт свои сердца в служение Ему. В эту песню он вкладывал молитву своей души о себе, своём друге ессее, об Израиле и о всех тех, кто ещё не знал своего Создателя...

Стены плачаПроза

Стены плача
Проза