«Цветы и связанные с ними образы распускания, цветения и расцвета служат иллюстрацией нескольких важных Библейских тем, таких как гордость, красота, любовь, восстановление и быстротечность. Образы цветов при описании скинии и храма Соломона, а также в Песни песней в значительной степени способствуют раскрытию темы красоты и любви, тогда как образы, соотносящиеся с мотивами гордости, быстротечности и восстановления, характерны для псалмов и книг пророков.
В большинстве случаев словами «цветы», «цветение» и «расцвет» переводятся два еврейских слова и их глагольные производные. В их прямых и сопутствующих значениях выражаются яркие оттенки и ассоциативные связи, которые придавали им Библейские авторы. В слове perah заложена идея о почковании, распускании, раскрытии и даже резком прорыве. В sis подразумеваются яркие и блестящие или мерцающие краски. В первом случае цветы связываются с эффектным и самопроизвольным процессом роста, а во втором – с восхитительной, искрящейся и блистающей красотой.
Наиболее часто упоминаемые конкретные цветы традиционно переводятся как «лилии» и «розы» «нарциссы» (на еврейском языке соответственно susan и habaselet).
Цветы – это язык любви, как уверяют цветоводы, и Песнь песней, любовная поэма, действие которой происходит в саду, подтверждает эту известную истину. Чувственные свойства цветов – их краски, формы и запахи, их нежность на ощупь – вызывают ассоциации с наслаждениями физической любви и служат основанием для известного сравнения в поэме: «Я нарцисс Саронский, лилия долин!» - /Песн. 2.1/. В роли ищущего действующего лица в поэме выступает женщина, и это дает почву для аллегорического истолкования поэмы как рассказа о церкви, ищущей своего Жениха – Христа. Наиболее упоминаемые в Песни песней цветы – лилии и гранаты, а весенняя обстановка указывает, что они находятся в зените великолепия: «Цветы показались на земле, время пение наступило, расцветая, издают благовоние - /Песн.2.12–13/. Цветы показались на земле. Всю зиму они были мертвы, погребенные в своих же корнях, не подавали признаков жизни, но весною ожили и расцвели во всем великолепии и разнообразии и, подобно возродившей их росе, не зависят от человека. Они появляются, но вскоре снова исчезнут, и человек в этом похож на цветок.
Символика цветов связывается как с женщиной, так и с мужчиной: она – как «лилия между тернами» - /Песн.2.2/. С чем Христу угодно сравнивать Себя; Он весьма скромен в таком сравнении. Он, Сын Всевышнего, яркая утренняя звезда, называет и признает себя нарциссом Саронским, лилией долин, дабы подчеркнуть присутствие со Своим народом, запросто к Нему приходящим, в этом мире, а также красоту и благоухание, которые находят в Нем верующие, и чтобы научить Своих украшать себя Им, подобно тому как пастухи и пастушки, наряжаясь, плели из нарциссов и лилий венки и гирлянды и надевали их на себя. Нарцисс за свою красоту и аромат считается главным из цветов, и наш Спаситель предпочитает одеяние из лилий тому, что носил Соломон во всей славе своей. Христос — нарцисс Саронский, где, вероятно, росли в изобилии самые красивые нарциссы, полевая роза, что подразумевает: евангельское спасение — общее спасение, оно открыто перед всеми; кто угодно может прийти и собрать цветы привилегий и утешений, которые произрастают из завета благодати. Он не нарцисс за садовой оградой, но все могут приходить принимать Его блага и утешаться в Нем. Лилией Христос назвал Себя за белизну, а лилией долин — за благоухание, ибо именно эти цветы издают сильный аромат. Христос — лилия долин, то есть низких мест, подверженный оскорблениям в Своем уничижении. Смиренные души видят в Нем все великолепие. Кем бы Он ни был для других, для тех, кто в долинах, Он - лилия. Он - особый нарцисс и особая лилия; другого такого нет. Какое бы превосходство ни заключалось во Христе, таковое — исключительно в Нем, и в наивысшей степени.
С чем Христу угодно сравнивать Свою Церковь /Песн.2.1.2/. Она - что лилия; Он — лилия, единственная в своем роде, она — подобие этой лилии. Красота верующих состоит в их сообразовании с Иисусом Христом и похожести на Него. Они — Его любовь, поэтому — как лилии, ибо тот обретает подобие со Христом, в чье сердце любовь Божия излилась.
Что лилия между тернами — как лилия по сравнению с тернами. Церковь Христова настолько отличается от всех других сообществ, насколько цветочная клумба отличается от тернового куста. Что лилия, окруженная тернами. Нечестивцы, девицы — дочери мира сего, те, что не имеют любви ко Христу, подобны тернам, никчемные и бесполезные, годящиеся лишь на то, чтобы заполнить пустое место; более того, они вредны и пагубны; они приходят с грехом и являются плодом проклятия; они пожирают доброе семя и мешают созреванию доброго плода, а их конец — сожжение. Божий народ подобен лилиям среди таковых, терн царапает и терзает его, закрывает от света. Божий народ дорог Христу. Но все, же подвержен тяготам и тревогам в этом мире, и к таковым нужно быть готовыми, ибо верующие посажены «между тернами» - /Иез.2.6/. Тем не менее, верующие дороги Христу; то, что Его лилии находятся между тернами, не значит, что Христос не замечает, или не слишком их ценит. Пребывая между тернами, они должны оставаться лилиями, сохраняя чистоту и невинность, и, несмотря на окружение терна, не должны сами превращаться в терн, не должны воздавать ругательством за ругательство; и если они таким образом сберегут свой добрый нрав, то будет признано их сообразование со Христом. Благодать в душе подобна лилии между тернами; «тление же подобно жалу во плоти» - /2Кор.12.7/.
Однако лилии, которые сейчас находятся между тернами, - где уже нет ни колючего терна, ни причиняющего боль волчца» - /Иез.28.24/.
Цветам внутренне присущи образы красоты и любви, но, вместе с тем, они по самой своей природе символизируют недолговечность, быстротечность и внезапный упадок после короткого периода расцвета. Жизнь отдельных цветков продолжается всего несколько дней. Потревоженные дуновением ветра или ползающими по ним насекомыми, тоненькие лепестки опадают на землю и вскоре сгнивают. Именно такая метафора используется в псалмах, в книгах пророков и в Новом Завете для изображения жизни человека, который «расцветает», как цветок или трава, на один день, а на следующий день исчезает. Тон при этом отнюдь не элегический или сочувственный, как в языческой литературе при описании кратковременности человеческой жизни. Обычным контекстом служат суд над гордецами и нечестивцами, чьи дела не могут продолжаться долго, или Божья сила в сравнении с мелкой суетой нечестивцев. С другой стороны, поскольку цветение растения представляет собой главный или наиболее славный период его развития, когда весной оно отдает все свои соки и жизненные силы, праведные тоже сравниваются с цветущим растением.
Типичный образ быстротечности человеческой жизни показан: «Дни человека, как трава; как цвет полевой, так он цветет. Пройдет над ним ветер, и нет его» /Пс.102.15–16/.
Человек в своем наилучшем положении, кажется значительнее цветка; он процветает и выглядит беспечным, но в, то, же время является цветком полевым, который, хотя немного и отличается от травы, но все-таки высохнет вместе с ней. Садовые цветы чаще всего выбираются из многих и больше ценятся, и хотя по своей природе они тоже высыхают, но их жизнь, благодаря заботам садовника и укрытию в саду, длится дольше.
«В некотором роде сад представлял собой жалкое зрелище, - пишет А.Кристи, - за сорняками следили плохо, хотя сами цветы были старательно подвязаны на любительский манер. Казалось, все здесь росло абсолютно самостоятельно – без всякого принуждения. Но, разумеется, это не соответствовало действительности. Все было тщательно спланировано – от маленького цветочка до высокого кустарника с красно-золотистыми листьями. Спланировано и – более того – подчинено.
«В Англии, – думал Пуаро, – люди демонстрируют свои цветочные бордюры, розы и ирисы необычайной длины, выбирая для этого день, когда светит солнце, буковые деревья покрыты листвой, а под ними синеют колокольчики. Красивое зрелище, но мне показывали, пожалуй, его слишком часто. Я предпочел бы…» Ему представилась поездка по Девону, извилистая дорога с насыпями по обеим сторонам, покрытыми ковром примулы. Скромные бледно-желтые цветы, источающие весенний аромат. И при этом никаких экзотических кустарников. Примула, дикие цикламены, осенние крокусы».
А полевой цветок, с которым здесь сравнивается жизнь, не только высыхает сам по себе, но и подвержен холодным ветрам; он не защищен, ни от пасти полевых зверей, ни от вытаптывания. Жизнь человека не только истощается сама по себе, но этот период может быть подвержен тысяче несчастных случаев. Когда распустившийся цветок находится в своей красоте, то невидимый сильный ветер, которого никто не ожидал, пройдет над ним, и нет его. Цветок виснет на стебле, листья опускаются, и он вновь возвращается в землю. И место его (которое им гордилось) уже не узнает его. Таков и человек. Бог знает об этом и жалеет человека, и пусть сам человек задумается об этом и смирится, пусть станет мертвым для этого мира и задумается о другом.
«Потому что «все люди — как трава, и вся их слава - как полевые цветы. Трава засыхает, и цветы опадают» - /1Пет 1.24/.
Сегодня он здесь, а завтра исчезнет, как в изображение Иовом человеческой жизни: «Как цветок, он выходит, и опадает; убегает, как тень и не останавливается» - /Иов.14.2/.
Бренности человеческой жизни, естественно, противопоставляется постоянство Бога, а человеческой слабости – сила вечного Слова.
В книгах пророков, особенно Исаии, образы цветения используются не только для демонстрации смертности человека, но и для изображения суда над гордецами или нечестивцами. Цветы не только увядают или засыхают сами по себе, но и топчутся ногами, обращаются в прах или подрезаются: «Горе венку гордости пьяных Ефремлян, увядшему цветку красивого убранства его, который на вершине тучной долины... Вот, крепкий и сильный у Господа, как ливень с градом... как разлившееся наводнение бурных вод... повергает его на землю. Ногами попирается венок» /Ис.28.1–3/.
Проявление силы Бога для усмирения Своих врагов Наум видит в Его способности делать увядшими и блеклыми многочисленные цветы на Кармиле и на Ливане /Наум.1.4/.
Но пророки не только провозглашают суд, но и предсказывают восстановление, и при этом тоже используются образы цветов. Один из примеров Божьей силы, способной превратить пустыню в сад, показан в знаменитом отрывке Исаии: «Возвеселится пустыня и сухая земля, и возрадуется страна необитаемая, и расцветет как нарцисс. Великолепно будет цвести, и радоваться» /Ис.35.1–2/. Этой темы касается: «Я буду росою для Израиля; он расцветет, как лилия, и пустит корни свои, как Ливан» - /Ос.14.6/.
Как и в большинстве культур, в Библии язык цветов выполняет несколько общераспространенных или традиционных функций: символа любви, кратковременности жизни и славы святого и вечного. При всей ограниченности наших знаний о конкретных библейских цветах, мы сознаем, что библейские авторы разделяли чувство, выраженное в словах Вордсворта: «Самый скромный цветок способен вызвать очень глубокие мысли».
«И он сказал мне: исчисли мне, что еще не пришло, и собери мне рассеянные капли, и оживи иссохшие цветы» - /3Езд 5.36/.
«Цветы чудились мне, - говорит К.Паустовский, тогда живыми существами. Резеда (лат. Reséda) - род однолетних, двулетних и многолетних травянистых растений. Была бедной девушкой в сером заштопанном платье. Только удивительный запах выдавал ее сказочное происхождение. Желтые чайные розы казались молодыми красавицами, потерявшими, румянец от злоупотребления чаем. Клумба с анютиными глазками походила на маскарад. Это были не цветы, а веселые и лукавые цыганки в черных бархатных масках, пестрые танцовщицы – то синие, то лиловые, то желтые.
Маргаритки я не любил. Они напоминали своими розовыми скучными платьицами девочек бабушкиного соседа учителя Циммера. Девочки были безбровые и белобрысые. При каждой встрече они делали книксен, придерживая кисейные юбочки. Самым интересным цветком был, конечно, портулак – ползучий, пылающий всеми чистыми красками. Вместо листьев у портулака торчали мягкие и сочные иглы. Стоило чуть нажать их, и в лицо брызгал зеленый сок. Бабушкин сад и все эти цветы с необыкновенной силой действовали на мое воображение. Должно быть, в этом саду и родилось мое пристрастие к путешествиям.
Ноевский сад с давних времен славился цветоводством. Постепенно оно беднело, глохло, и к началу революции в саду осталась одна небольшая оранжерея. Но в ней все же работали какие-то пожилые женщины и старый садовник. Они скоро привыкли ко мне и даже начали разговаривать со мной о своих делах.
Садовник жаловался, что сейчас цветы нужны только для похорон и торжественных заседаний. Каждый раз, когда он заговаривал об этом, одна из женщин – худая, с бледными светлыми глазами – как бы смущалась за него и говорила мне, что очень скоро они наверняка будут выращивать цветы для городских скверов и для продажи всем гражданам.
– Что бы вы ни говорили, – убеждала меня женщина, хотя я и не возражал ей, – а без цветов человеку обойтись невозможно. Вот, скажем, были, есть и будут влюбленные. А как лучше выразить свою любовь, как не цветами? Наша профессия никогда не умрет.
Иногда садовник срезал мне несколько левкоев или махровых гвоздик. Я стеснялся везти их через голодную и озабоченную Москву и потому всегда заворачивал в бумагу очень тщательно и так хитро, чтобы нельзя было догадаться, что в пакете у меня цветы.
Однажды в трамвае пакет надорвался. Я не заметил этого, пока пожилая женщина в белой косынке не спросила меня:– И где это вы сейчас достали такую прелесть?– Осторожнее их держите, – предупредила кондукторша, – а то затолкают вас и все цветы помнут. Знаете, какой у нас народ.– Кто это затолкает? – вызывающе спросил матрос с патронташем на поясе и тотчас же ощетинился на точильщика, пробиравшегося сквозь толпу пассажиров со своим точильным станком. – Куда лезешь! Видишь – цветы. Растяпа!– Гляди, какой чувствительный! – огрызнулся точильщик, но, видимо, только для того, чтобы соблюсти достоинство. – А еще флотский!– Ты на флотских не бросайся! А то недолго и глаза тебе протереть!– Господи, из-за цветов и то лаются! – вздохнула молодая женщина с грудным ребенком. – Мой муж, уж на что – серьезный, солидный, а принес мне в родильный дом черемуху, когда я родила вот этого, первенького. Кто-то судорожно дышал у меня за спиной, и я услышал шепот, такой тихий, что не сразу сообразил, откуда он идет. Я оглянулся. Позади меня стояла бледная девочка лет десяти в выцветшем розовом платье и умоляюще смотрела на меня круглыми серыми, как оловянные плошки, глазами.– Дяденька, – сказала она сипло, и таинственно, – дайте цветочек! Ну, пожалуйста, дайте. Я дал ей махровую гвоздику. Под завистливый и возмущенный говор пассажиров девочка начала отчаянно продираться к задней площадке, выскочила на ходу из вагона и исчезла.– Совсем ошалела! – сказала кондукторша. – Дура ненормальная! Так каждый бы попросил цветок, если бы совесть ему позволяла. Я вынул из букета и подал кондукторше вторую гвоздику. Пожилая кондукторша покраснела до слез и опустила на цветок сияющие глаза. Тотчас несколько рук молча потянулись ко мне. Я роздал весь букет и вдруг увидел в обшарпанном вагоне трамвая столько блеска в глазах, приветливых улыбок, столько восхищения, сколько не встречал, кажется, никогда ни до этого случая, ни после. Как будто в грязный этот вагон ворвалось ослепительное солнце и принесло молодость всем этим утомленным и озабоченным людям. Мне желали счастья, здоровья, самой красивой невесты и еще невесть чего». Пожилой костлявый человек в поношенной черной куртке низко наклонил стриженую голову, открыл парусиновый портфель, бережно спрятал в него цветок, и мне показалось, что на засаленный портфель упала слеза. Я не мог этого выдержать и выскочил на ходу из трамвая. Я шел и все, думал – какие, должно быть, горькие или счастливые воспоминания вызвал этот цветок у костлявого человека и как долго он скрывал в душе боль своей старости и своего молодого сердца, если не мог сдержаться и заплакал при всех.
У каждого хранится на душе, как тонкий запах лип из Ноевского сада, память о проблеске счастья, заваленном потом житейским мусором.
Обыкновенная жизнь существовала рядом, почти в нескольких шагах от величайших исторических дел. В этом тоже была, должно быть, своя закономерность».
Источники: Библия. Мэтью Генри – толкователь.
|
