Глава сорок третья
Рита
26 июня1993 года
15.40
Когда через неделю Аня вернулась в камеру зечки зашипели со всех сторон:
- Смотрите, подстилка депутатская вернулась! Что понравилось тебе наше обслуживание, хочешь еще? Зашили тебя, говорят? Так ты теперь целка невидимка у нас? Теперь все будет, как в первую брачную ночь? Что, сучка, застучала нас, да? Теперь тебе - хана!
- Молчать, шваль безмозглая! Хлебала позапахивали быстро и брысь под лавку! Да если бы она вас, застучала, разве вы бы сейчас здесь кочевряжились? Да и я тоже, вместе с вами, - Рита опустила глаза.
Шавки затихли по углам. Они уже немного отошли после хозяйской взбучки, за беспредел, который устроили неделю назад и осмелели, но теперь опять сидели тихо. Свою хозяйку такой нервной они давно не видели.
Зечки уже просекли, что Ритка - Яйцерезка глаз на эту новую шалаву положила, что запала эта подстилка ей в душу. Шавкам это грозило отстранением и лишением всяческих благ. Знали они, что если Ритка кого полюбит, то поперек той лучше не становиться. Всех Ритка за нее попишет, а та, как сыр в масле кататься будет.
Аня прошла на свое место. Рената достала из под спортивных брюк плоскую фляжку и на глазах у захлебывающихся слюной сокамерниц плеснула себе и Ане спирта, грам по пятьдесят.
Аня молча наблюдала, прикидывая, как бы по вежливее отказаться от угощения. «Интересно, откуда у нее эта роскошь? Что делать? О беременности я не имею права упоминать, тем более что для подобного контингента это не убедительная причина, да бы не пить. Если не пьешь, то значит ты или больной или стукач. А что же придумать? Надо пить. Отказаться - попортить отношения с Ренатой, подписать себе смертный приговор. Господи помоги! Освяти и очисти, разрушь все, что может повредить моему ребенку в этом напитке!»
- У меня «бездик» сегодня! – улыбнулась загадочно Рената.
- Что? – возглас недоумения вырвался у Ани, но она вовремя спохватилась, быстро осознав смысл выше сказанного. – Поздравляю, днем рожденья! Извини, что без подарка. Твое здоровье. И сколько тебе стукнуло, если не секрет?
- Двадцать три.
« Господи! А я то думала ей лет тридцать, а она моложе меня!» Аня чуть не поперхнулась, но вовремя сумела скосить:
- Ох, вкуснотища! Давно такого не пила!
Рената счастливо улыбалась:
- Ты это, Анюта… Ну… Извиняй, что так вышло, ну это…переборщили, короче.
Аня поплыла ведь она давно уже ни пила не считая того стакана вина на приеме у седого.
- Да, ладно, кто старое помянет, тому глаз вон! Я зла не помню - все прошло, как с сизых яблонь дым.
Рената удовлетворенно улыбнулась:
- А ты молодец, наш человек, не стукачка оказалась. Меня кололи, но я в отказ пошла. Мне то что, мне все равно, у меня уже сроков по гроб жизни, больше все равно не дадут. Можно было и этот беспредел повесить на себя, но я справедливость люблю.
- Рената, скажи мне честно: меня вам заказали? – охмелев, Аня осмелела.
Ритка - Яйцерезка гневно сверкнула исподлобья, а потом опустила глаза:
- Да, пришел тут козел один, пообещал, что если окажу на тебя давление, то он поскорее даст ход моему делу. Задолбалась я год в сизо париться! Хочу поскорее в свою родную зону. Хотя моря там не видно зато слышно. Люблю море, я выросла возле него.
- Ты? Не гонишь? А на каком?- Аня сильно окосела но держала марку.
- На Азовском. А че?
- Да я тоже возле моря выросла, только возле Черного.
- Да ты че? То-то я в тебе родную душу сразу почуяла!- Рената заулыбалась так, словно сестру родную увидела.
- Рената, сажи мне, если не секрет, а почему у тебя погоняло такое странное? За, что тебя сюда?
Другой, за то, что в душу лезет, Ритка уже по мордасам настучала бы, но Аня ей нравилась и она охотно начала свой рассказ.
- Хобби у меня такое яйца резать! Когда я первый раз села - мне еще пятнадцати не было. Я папашу своего замочила.
- Родного?
- Родного. Роднее не бывает. Этот гребаный кобель меня с шести лет разлагал. Вначале так, по пьянке мне свой «болт» показывал и все «поиграться» с ним предлагал. Когда же я подросла, а все, что надо у меня выросло уже в одиннадцать, то он меня и приговорил. Сказал, мол если в рот не возьму, то он всем расскажет, что я сама ему в трусы лазила и свои снимала и показывала ему все дела. Мол, соблазняла я его, сволочь! Кого соблазнять то? У него, козла и не стояло то вовсе. Я мамке сначала боялась говорить, а когда он мне совсем прохода давать перестал, я все ей рассказала. Знаешь, что мать моя мне на это ответила? Что я на отца наговариваю! Мол, хочу их семейное счастье разрушить. Думаешь, она коза драная, ничего не знала и понимала? Раз она в комнату вошла, когда он мне болт свой опять совал и тут же убежала, сделав вид, что ничего не заметила. Так четыре года мы «счастливо жили» с папой и мамой!
Я, с четырнадцати лет, домой вообще редко приходить стала. Все по подружкам ночевала. Как-то раз пришлось поздно одной домой возвращаться - родители подружки выгнали меня за то что курили мы с ней на балконе. Три мужика меня поймали на остановке автобуса и затащили на чердак. Я вся в соплях и в крови домой пришла и мамке все рассказала. А эта курица в слезы и давай вопить. Папаша как обычно пьяный был. Он все услыхал схватил меня, повалил на кровать и говорит: «Раз ты не целка уже, так давай мне по взрослому!» Он меня стал трахать просто у мамки моей на глазах, а у него не стояло не хрена. Тогда он бутылкой меня…
- А мать?- Аня проглотила ком в горле.
- Эта овца безмозглая сидела и сопли утирала. Она смотрела, как родной папаша, муж ее хренов, родную дочку топчет! Если бы кто мою дочку, то я бы его голыми руками задушила! Зубами бы загрызла! - Рената стукнула кулаком по тумбочке, – ненавижу мокрицу бесхребетную, жалею, что и ее тоже не придавила тогда. Когда папаша уснул я убежала и до утра по улицам шаталась. Под утро добрые люди напоили меня и еще по пользовали. Ну, я как напилась так мне уже вроде бы и по кайфу пошло. Ну, че там шесть мужиков за ночь?
- Мы с тобой сестры по несчастью! У меня тоже шесть было.
- Да ты че? И у тебя шесть? Вот это да!
- Да не че, это клиенты были, пятеро. А первый раз за день до этого было, по любви. Мой сутенер меня под них подложил, мстил мне, что изменила ему и не захотела за него замуж выходить, сломать хотел.
- Вот падла! Ты ему чего сделала?
- Да ничего. Живой он по сей день, и видать здоровый. Я его в глаза, Слава Богу, уже много лет не видела. Сбежала я от него. Правда до этого четыре года на него отпахала, чтобы он моего любимого и его семью в покое оставил.
- Ну, ты даешь! Я бы его, падлу…
Аня умело перевела стрелки:
- Так че дальше было?
- Вернулась я домой, взяла ножик кухонный и сделала своему папаше, пока он дрых «обрезание»!
- Это как?- Аня знала, значение выше упомянутого слова, но не догадывалась, какой глубокий смысл в него вкладывает Рита.
- По взрослому: хрен вместе с яйцами обрезала! Мамаша - в визг. Скорую вызывать бросилась, но пока они доехали, то он, козлина старый, кони кинул, кровью истек.
Думаешь, моя матушка написала заяву, что он меня у нее на глазах бутылкой оттрахал? Вот такой болт! Молчала, как рыба об лед! Меня сначала в дурку, там обследовали и признали вменяемой. Отправили на «малолетку», а в восемнадцать лет на взрослую зону перевели. Там я еще четыре года отмотала. Год скосили за примерное поведение, попала под амнистию, дали помиловку. Домой приехала, а мамаша моя уже сдохла, спилась и повесилась. Видать совесть замучила. Ну и правильно сделала, а то бы я ее замочила бы, как пить дать замочила бы!
Пошаталась я по городу родному, ведь квартиры то у меня не стало, государству отошла, помыкалась по родственникам. Они от меня, как от прокаженной шарахались. Только одни на порог пустили, чаем напоили и дали денег на билет, чтобы валила куда подальше по добру по здорову. Поехала я сюда, в столицу. Ночевала на вокзале, пока работу искала. Хрен я кому такая красивая, после зоны нужна была! Пристроилась на секонд-хент торговать шматьем. Меня чурки взяли, пожалели, за свою приняли. У меня имя и фамилия такие, как на ихние похожи. А какая я чурка? Я – украинка! Это у моего папаши-покойничка где-то чурки топтались от и фамилия у меня такая. Один из них меня приютил взял к себе жить.
Знаешь, я после всего того, что со мной стало, мужиков возненавидела лютой ненавистью, Да и на зоне как-то к бабам привыкла. А тут - он. Знаешь, я даже привязываться к нему стала, как собака бездомная. Наверное, даже влюбилась, первый раз в жизни. Стала такая домохозяйка! Представляешь: я и с веничком в передничке? Он меня научил эти всякие свое кавказские блюда готовить. Знаешь, у меня не хило получалось, нравилось мне готовить. Он меня даже обещал пристроить работать в забегаловку одну. «Ереван», на шоссе, знаешь? Я знала, что у него дома жена и дети, но все как-то надеялась, что забеременею от него. Думала, что тогда он на мне жениться. Ну, пускай не жениться, ну хоть так будем жить. Пусть туда домой будет ездить к семье, я все стерплю. Я не гордая, пережила бы.
Как-то раз пришла я с работы, упахалась, как лошадь. Захожу, а в доме - бардак. Бабские шмотки везде, на столе окурки в тарелках, шампанское и виноград с апельсинами раздавленные по полу валяются. А он, кобель, дрыхнет в обнимку с моей сменщицей. Ну, у меня планка и запала! Взяла я ножичек, тот самый, что он апельсинчики чистил и обрезала ему его мужскую красоту по самое не могу. Он вскочил начал по дому носиться все кровью заливая, а эта курица визжала так, что все соседи сбежали. Пока менты приехали, я его добила, чтобы не мучился, да и ее за одно, чтобы по чуждим мужикам не шлялась. Меня повязали, да я и не сопротивлялась. Написала чистосердечное. Меня в психушку сначала, мол тоже самое сделала, что с отцом. Мол, маньячка я, а потом сюда переправили. Вот год уже здесь парят мне мозги! Все что-то расследуют. А че расследовать? И так все понятно. Ну, скажи, разве маньячка я? Разве виноватая я, что мир этот из одних только похотливых тварей состоит? Чтобы выжить в нем надо зубами глотки рвать иначе тебя завалят. Поскорее бы уже на зону! Она - мой дом родной, на свободе никого у меня нет и никому я не нужна.
- Да, непруха у тебя, Ритка, полная. А у меня как-то попроще было. Мне на хороших людей больше везло. Хотя, конечно ты права, козлы они все похотливые. Кроме некоторых. Мой Додик не такой был и Димка тоже. Они – особенные. Таких, как они в красную книгу заносить надо.
Под утро Аня закончила непростую историю своей любви. Не выдержала и рассказала Ренате о своей беременности. Что-то она такое почувствовала в этой грозной рецидивистке, что просто не могла не поделиться с ней своим счастьем.
Откровенность Ани добила до Ритку до конца и она разрыдалась, как малое дитя.
Потом стала она Аню трусить и просить, чтобы та попросила у этого своего Бога простить ее, душегубку.
Упали они обе на колени и все бубнили что-то: то смеялись, то плакали, а когда обе стали какую-то тарабарщину нести, то зечки в палате заскулили и попрятались по койкам под одеяла.
01 сентября 1993 года
16.45
Слух о том, что подстилка Ритку зазомбировала пронесся по сизо со скоростью света. Все Аню стали бояться, как огня, а вот Ритка в глазах зечек опустилась ниже плинтуса.
Всем хотелось увидеть, как мокрушница-рецедивистка, словно собачка на цирлах ходит за этой новой потаскухой. Риту постоянно пытались спровоцировать на драку, чтобы посмотреть, как она будет подставлять левую щеку, когда ей съездят по правой. Но девушка не велась не на одну провокацию. Она только улыбалась и все пыталась пригрузить своих бывших сожительниц баснями про Бога.
Шавки борзели день ото дня все сильнее и садились Ритке на голову. Они учуяли свободу и облизывались, как стая бездомных собак, обезумевших от голода в поисках новой хозяйки.
Ритка готова была стерпеть любые издевательства, только бы не огорчить Бога, которого так внезапно встретила в Анином лице. Она решила посвятить весь свой остаток жизни Ему. Она стала Ангелом Хранителем для Ани и того, кто теперь жил в ней. Рита назвала его Дим Димычем и дала Богу честное слово, что никому не даст мальчика в обиду. Она была уверенна, что у Ани будет мальчик. Ренате так хотелось хоть как-то заменить малышу убитого отца.
Сонька-Шобла, брошенная Риткой-Яйцерезкой больше не могла терпеть своего униженного положения. Она всячески пыталась поднять свой авторитет среди зечек, особенно после того, как Ритка так опустилась. Шобла и поклялась сжить со свету подстилку и отомстить Ритке за измену.
Когда зечки напали на Аню и стали бить по животу, что только начал вырисовываться, Рената не выдержала и разбросала их по углам, как бешенных собак. Сонька-Шобла, выхватив заточку, с воплями набросилась на дрожащую в углу камеры Аню, которая пыталась закрыть руками свой живот. Рита, как раненная птица, что защищает своих птенцов от хищника бросилась наперерез и заточка предназначенная Ане пронзила Ритину мощную шею просто под ключицу.
Зечки визжа, забились по углам. Кто-то стал вопить и колотить в дверь камеры и звать врача. Но этих воплей почему-то никто не слышал.
Рита дрожала на холодном полу камеры:
- Так че ты там подруга говорила? Нет большей любви чем отдать жизнь свою за друзей своих? Ты у меня одна подружка была и жизнь одна. Думаю, что не зря я ее отдала…
- Риточка, милая! Тебе еще жить и жить, сейчас врач придет! Господи, спаси ее! – Аня гладила Ренату по руке, глотая слезы.
- Ну, че ты плачешь? На кой мне врач? Че глупости морозишь? Я же Иисуса не огорчила!? Думаю, Он мною будет доволен. Я прошу тебя, сделай милость, не проси Его, не надо меня возвращать. Ну, что мне тут светит? Всю жизнь в этом дерьме сидеть? А там, на небе хорошо, светло, ангелы поют. А главное там - Он! Я Его так полюбила! Иисус, наверное, единственный, кого я полюбила по настоящему. Да и тебя еще, Аня да Димку твоего. Ой, хорошо то как! - Рита блаженно улыбнулась и поманила Аню пальцем. Она крепко поцеловала ее в щеку. – Прощай, нет до свиданья! Дай Бог свидимся! – Рита выдернула заточку, кровь брызнула фонтаном, обливая Аню с головы до ног. Зечки заскулили. Аня закрыла Рите глаза, когда та затихла с блаженной улыбкой на лице и сидела возле ее тела, пока не подоспели самые быстрые в мире врачи из тюремной больницы.
|
